Завещание барона Врангеля
Шрифт:
Когда мужика увели, Милорадович подошел к печи и прислонил к ней руки. Обращаясь к Хмельницкому, он начал вслух размышлять:.
— Признаюсь вам, капитан, речь этого разбойника сгодится скорее литератору, нежели нашему брату, военному. Не тот еще Бонапарт, чтобы оставить награбленное без баталии. Немало повозок отбили мы у него… даже и с трофеями, но ни одна из них не была еще из обоза самого императора, а все — офицеров да генералов, кои тщатся довезти свое добро до дому. Видно, правду говорят у нас: ворованное сено — коню не в корм. Прощайте, капитан!
26
Перед тем как последовать вслед за Купереном по старой Смоленской дороге, расскажем вкратце об этом человеке, сыгравшем столь заметную роль в судьбе Бонапартовых трофеев…
Сын жирондиста, казненного якобинцами по решению революционного трибунала, Пьер Куперен бежал из Парижа в Тулон, где в то время молодой Бонапарт освобождал город от монархистов и англичан. Тогда же Куперен сменил фамилию и стал Пьером Жеромом. Предпочитая мраку неизвестности риск, он все без утайки рассказал о себе будущему императору Франции…
Наполеон определил Куперена рядовым в один из батальонов. Став бригадным генералом, он уже не выпускал из поля зрения храброго солдата. В битве при Маренго Наполеон пожаловал ему чин поручика, а пять лет спустя — полковника.
Изучив русский, Куперен-Жером едет с рекомендательным письмом в Россию. На первых порах он служит гувернером у одного частного пристава, а по прошествии двух лет, тоже по протекции, поступает на службу в Московскую почтовую экспедицию, где в то время работал Адам Брокер — давний друг отца будущего генерал-губернатора Москвы Федора Ростопчина.
Не без помощи Жерома в экспедиции были вскрыты серьезные злоупотребления… В награду за усердие Брокер назначается полицмейстером Москвы. В свою очередь, он благоволит к усердному французу, протежируя его в секретари Московской городской управы.
Любопытный и вездесущий секретарь начал усиленно интересоваться русской стариной. Он день за днем составляет опись наиболее замечательных московских древностей, хранившихся в соборах и монастырях «первопрестольного града». Судьба многих из этих раритетов в недалеком будущем оказалась в руках зауряд-поручика Пьера Жерома, коего в управе называли запросто Павлом.
Возможно, с подачи Жерома Брокер внушил Ростопчину мысль, что никоим образом не следует оголять стены соборов от икон и прочих драгоценностей, покуда положение Москвы не будет безнадежным… Позже, оправдываясь перед потомками за похищенные сокровища Кремля, Ростопчин будет уверять, что все ценное заранее вывезли в безопасные места…
Оккупировав Москву, Наполеон поручил Куперену сформировать императорский обоз из награбленных сокровищ… В их числе, согласно прихоти Бонапарта, должен был находиться золотой крест с колокольни Ивана Великого в Кремле.
На третий день после своего отъезда из Семлева Куперен миновал Смоленск и возле деревни Ляды догнал карету, сопровождаемую небольшим конвоем. Начальник конвоя узнал Куперена.
— Господин полковник? Позвольте поздравить вас
Куперен ответил холодно, едва сдерживая норовистую лошадь:
— Вы недобро судите, капитан…
— Господин полковник, поверьте, я не хотел обидеть вас! Но обстоятельства…
— Вот именно, капитан! Обстоятельства сейчас таковы, что мне не до шуток. Скажите лучше, не слышали ли вы что-нибудь об отряде, следующем из Москвы вдоль коммуникационной линии с кое-каким грузом?
— Смотря с каким грузом, господин полковник… Я знаю, что из Парижа следует обоз с кофемолками. Подумать только! Они скорее сгодятся на то, чтобы перемолоть наши кости.
— Вы забываетесь, капитан! В иное время я арестовал бы вас за измену…
— Вы правы, господин полковник: всему свое время. В начале кампании я мечтал о собственном имении под Москвой и чудесных русских рысаках. Теперь же, полуголодный, я везу в Париж пленного русского генерала…
Кончиком шпаги Куперен приподнял штору, закрывавшую окошко кареты. Внутри на обшитом красным бархатом сиденье он увидел генерала Винценгероде. Генерал был взят в плен при весьма интересных обстоятельства. Узнав о намерении маршала Мортье взорвать Кремль, он явился к нему парламентером и заявил, что, если хотя бы одно из кремлевских строений будет разрушено, все французы, находившиеся в плену у русских, будут расстреляны.
— Узнаете ли вы меня? — спросил Куперен пленного не без злорадства, ибо был знаком с ним еще в ту пору, когда работал секретарем Московской городской управы, выполняя в России секретную миссию по личному заданию Бонапарта.
Увидев полковника, Винценгероде опустил голову и зло ответил:
— У меня нет и не может быть знакомых среди вашего воинства!
С нескрываемым раздражением Куперен опустил штору.
— Так как же, капитан… Вы что-нибудь слышали об этом обозе?
— Вряд ли смогу чем-то помочь вам, господин полковник. Впрочем, сегодня поутру я оставил в смоленском госпитале одного из моих людей… Рядом с ним лежал унтер-офицер, кажется, курьер. Он бредил и говорил о фураже, который нужно доставить какой-то польской пани…
— Упоминал при этом город иди деревню?:— Куперен схватил капитана за руку.
— Кажется, Несвиж…
Куперен вздыбил лошадь.
— Спасибо, капитан! И впредь поменьше говорите о чужих костях, если вам дороги свои…
Предостережение Куперена оказалось ненапрасным. Через несколько дней карета с пленным Винценгероде оказалась в руках флигель-адъютанта Чернышева. Обрадованный таким исходом дела, Винценгероде, поделился своей озабоченностью в связи с появлением в глубоком тылу французов поручика Жерома — под этой фамилией ему был известен Куперен, — настоящая роль которого в Москве стала для него более чем ясной. Чернышев велел доложить Чичагову, командовавшему Дунайской армией, о новоявленном полковнике и возглавляемом им обозе.