Завещание фараона
Шрифт:
Жрецы и знать выражали недовольство, и Аменхотеп всю свою энергию направлял на то, чтобы усмирить их и продолжить свои реформы. В этой ситуации Египтом фактически управляла Нефертити, поскольку фараону столь приземленные дела, как политика, были малоинтересны, а знать и жрецы против царицы ничего не имели. Что же до народа, то в этой стране он вообще никогда не имел голоса.
Атрид, анализируя все это, так и не смог предположить, о чем же его могла бы попросить солнцеподобная.
Обувшись в новые сандалии с золотыми поножами, Атрид повесил на пояс из хорошо выделанной коричневой кожи
Перед ним стоял царь — именно царь, а не какой-нибудь молодой человек с западной окраины Афин.
У Атрида даже выражение лица изменилось — стало более спокойным и серьезным, даже величественным. Это был уже Атрид-при-людях, владыка Эллады. Агамемнон снова влез в шкуру правителя, в которой ему всегда было одиноко и пусто — но в которой он проходил, тем не менее, большую часть своей жизни. Вот и сейчас ему предстоял долгий прием — во что-то вникать, что-то обсуждать… Это еще часа два, не меньше! А ведь Агниппа, бедняжка, ждет в роще! Боги, хоть бы она выбросила из головы эту свою нелепую идею — дождаться его там… Ночь, ветер, лес… А он вынужден сидеть здесь, в мягком кресле, в теплом мегароне — сидеть и слушать, что там бормочет посол!
При мысли об этом из груди Атрида вырвалось рычание, и он изо всех сил пнул ни в чем не повинный стул.
И в этот момент в дверь постучали.
— О царь, пора, — раздался снаружи голос Ипатия. — Сейчас придут послы.
— Хорошо, иду! — ответил Агамемнон, мгновенно согнав со своего лица все следы раздражения и озабоченности.
Он вышел из комнаты и быстро спустился по лестнице в главную залу. Ипатий следовал за ним, почтительно отставая на несколько шагов.
Своей планировкой царский дворец ничем не отличался от других домов греческих аристократов. С крыльца, пройдя через портик и широкую дверь, человек попадал в главную залу — мегарон. Здесь проходили обеды, принимали гостей, проводили праздники и торжества. Из нее направо и налево вели коридоры — в служебные помещения и в комнаты прислуги. Комнаты для хозяев и гостей находились наверху, куда вдоль левой стены вела из мегарона широкая лестница, переходящая в антресоли, что тянулись над задней, главной частью мегарона, над креслом хозяина дома. Именно на антресоли выходили двери господских комнат и малого, верхнего, зала.
С антресолей также вели коридоры в глубь дома: направо — к комнатам мужской половины, налево — женской. Послов, ожидавших царского приема, обычно отводили в специальный отдельный дом, стоявший в саду.
Сейчас мегарон царского дворца, напоенный запахом янтаря, сиял: множество золотых светилен пылали, и их свет танцевал на золотистом мраморе стен, подчеркивал контраст огромных, белых и коричневых, плит пола.
Царское кресло, стоявшее на возвышении, тоже блистало: горела позолота на резных деревянных подлокотниках и высокой спинке — и серебряные пластинки инкрустаций. Мягко мерцал мех черной африканской пантеры, покрывавший сиденье.
Атрид прошел мимо почтительно склонившихся советников и министров, поднялся по ступеням и привычно сел на трон. Чем быстрее он разберется здесь с делами,
Довольно!
Сейчас — только государственные дела.
А губы ее пахнут земляникой… Такой одурманивающий запах…
Довольно!
— Позовите послов, — приказал царь.
Он сидел, величественно выпрямившись на троне, спокойно глядя со своего возвышения на зал и твердо сжимая в руке золотой жезл — символ верховной власти. За его спиной, слева, замер Ипатий.
Владыка Эллады. Как давно царедворцы не видели своего государя таким!
И вот, провожаемые Проксинием, в зал через портик вошли послы — будто осыпанная драгоценным дождем процессия, во главе которой шли двое мужчин в белых роскошных одеждах из знаменитого, тончайшего египетского льна. Оба уже в годах, оба держатся с достоинством, даже величественно. Но если один облачен в простую снежно-белую ризу, то одеяние второго украшено роскошным поясом, а нарамник золотым воротом-ускхом с инкрустациями синей смальтой.
Это были первый советник Нефертити Рунихера и верховный жрец Осириса Кахотеп. Их очень хорошо знала Агниппа!
Послы, по обычаю Египта, не доходя до царского возвышения нескольких шагов, упали ниц:
— Целуем пыль у ног твоих, великий царь!
— Встаньте, — разрешил Атрид.
Те поднялись. Рунихера вышел чуть вперед и заговорил:
— Да ниспошлют боги тебе и твоей стране счастья и благополучия, о государь великой Эллады! Слух о твоей мудрости и справедливости идет по всей Ойкумене, достиг и золотых Фив.
Агамемнон чуть заметно кивнул:
— Вам того же желаю, послы. Я тоже много наслышан о вашей мудрой и прекрасной царице. Я преклоняюсь перед ее умом и способностями. Что же заставило ее, столь могущественную, отправить вас ко мне, преодолевая все трудности, чинимые коварным морем?
— О царь! — продолжил Рунихера. — Наша солнцеподобная царица просит тебя о помощи. Из Египта сбежали двое опасных государственных преступников, и стало известно, что укрылись они в твоей стране. Более того, в Афинах. Вот их-то она и просит тебя разыскать, а затем выдать Египту.
Атрид задумчиво склонил голову и чуть хмыкнул.
— Вот как… Государственные преступники. И вот это вы посчитали настолько важным, что не пожелали ждать до завтра, но потребовали у моего советника, чтобы он оторвал меня от других дел?
Послы вновь рухнули ниц.
— Прости, великий царь! — вскричал Рунихера. — Прости, если по недомыслию мы оскорбили тебя! Однако, когда ты узнаешь, кто эти люди и что они совершили, ты, возможно, поймешь нас, владыка!
Агамемнон досадливо поморщился.
— Встаньте! — вновь бросил он. — Так кто же они?
Оба египтянина торопливо поднялись. Их слуги и рабы так и остались стоять коленопреклоненно.
— Беглецы весьма высокородны! — заговорил Рунихера, а жрец Кахотеп согласно кивал в такт его словам. — Поверишь ли, великий государь? Это единокровная сестра нашей царицы, дочь фараона-Осириса Аменхотепа III — правда, от наложницы, но все же удостоенная титула царевны. Второй преступник — ее советник. Злодеяние же, совершенное ими, столь велико, что наказание за него — смерть!