Завещание Петра
Шрифт:
Оренбург. 3 апреля 1999 года. 21.05.
...Борисов беззвучно вылил водку обратно и заткнул пробкой бутылку. «Нет настроения. Но когда эта история будет позади, непременно выпьем по-настоящему, — обещал он себе. Авось до тех пор не выдохнется». Ужинали они всерьёз, но пили, задерживая дыхание и шумно отдуваясь, не водку, а чай. Он убрал со стола посуду и закурил. Бумага, превратившаяся в пепел на этот раз, содержала такой диалог:
Ларькин: Вы правы насчет Орионо. Японец занимался вирусами. Насколько я помню, возбудители многих видов лишаев —вирусы. У Тэна был лишай.
Борисов: Видимо, Захаров был знаком с Ежовым и к нему попала
Ларькин: Не мешало бы проконсультироваться. Есть у меня на примете один кадр. Помните, в 36 квартире молодая женщина не хотела разговаривать, потому что у неё в эту ночь дежурство? Сонная такая, черненькая.
Борисов: Это которая нас на хер послала? Ценный кадр.
Ларькин: Это та самая ветеринарша, которой В.А. Тэн тайком показывала лишай у мужа. Она осматривала его и даже делала соскоб.
Борисов: А чего ты тогда молчал?
Ларькин: Зато теперь у меня есть основания более конкретно с ней поговорить. Я должен с ней встретиться как можно скорей. Сегодня. Она как раз сейчас дежурит.
Борисов: Хоть бы раз успеть.
Ларькин: А про неё, может быть, и не знает никто. Тэн её не видел. Подслушки у В.И. я не обнаружил, но глушители включал. Я пойду тихо.
Борисов: Давай квасить дальше. Сделай вид, как будто у тебя в сумке есть ещё бутылка.
Ларькин: У меня правда есть.
Борисов: Оденься поцивильней. Кошку какую-нибудь поймай по дороге. Дверь и подъезд проверим вместе, потом я вернусь. Пойти бы с тобой, но кто-то должен отвлекать внимание. Буду тут шуметь. Когда пойдешь?
Ларькин: В полночь.
Борисов: Рано. В час или хотя бы в полпервого. Пусть поверят, что мы угомонились. Вот в этом направлении у самого дома удобный заборчик. Первые три квартала — дворами. Иди в мою комнату, включи телевизор и поспи часа три. Я пойду пару лампочек выверну. Дойдешь до места —оставь знак справа от входной двери. Но постарайся вернуться. До половины пятого. Ларькин: Всё будет нормально.
Оренбург. 4 апреля 1999 года. 00.51.
В смысле бесшумного передвижения лестничный пролёт гораздо удобнее тайги, гор и даже пустыни, в которых Виталий проходил практику выживания в экстремальных условиях. Капитан поднимался так тихо, что не проснулась даже кошка, дремавшая на площадке между третьим и четвертым этажами. На весь подъезд горела теперь всего одна лампочка —на втором этаже, ниже которого стекла в окне были заменены фанерой —поэтому Виталий мог идти, не беспокоясь, что его увидят с улицы. Навесной замок на люке, ведущем на крышу, оказался несложным и задержал его не больше чем на одну минуту. Осторожно подняв люк, Ларькин прислушался. На чердаке слышно было только пение стылого апрельского ветра. Тремя точными движениями Виталий утвердил свое сильное тело наверху и закрыл крышку люка. Замок он повесил на лестницу, чтобы Борисову не пришлось его долго искать. Ларькин постоял ещё немного, привыкая к темноте чердака, а затем, огибая балки, двинулся к дверце, ведущей на крышу. Крыша была из старого шифера, и он двигался очень осторожно. По этой же причине при спуске на верхний балкон он решил подстраховаться прочным шнуром, перекинув его через одну из балок. Проходя близ выходов вытяжных колодцев вентиляции, похожих на печные трубы, Виталий ещё раз убедился, как всё-таки скверно иногда пахнет человечество. «В химии нет понятия «воняет», —вспомнил он любимую поговорку своих учителей с химфака, — а есть понятия «приятно пахнет» и «неприятно пахнет». Виталий ещё раз оглядел окрестности и не обнаружил ничего подозрительного. Путь с верхнего
Все сотрудники ветлечебницы, в которой работала Лариса Свитальская, славились своей грубостью. Это было не озлобленное хамство, а просто слегка небрежный стиль общения знающих себе цену специалистов, но не каждый мог это понять. Некоторые посетители, зашедшие полечить своих любимцев, уходили отсюда шокированными. Лечебница работала круглосуточно на тот случай, если какая-нибудь ценная, особо породистая тварь надумает подыхать среди ночи. Посетители шли всё же больше вечером, часов до десяти, выкраивая разумное время после работы и домашних дел. В середине ночи мало кто появлялся. Поэтому Лариса была немного удивлена, увидев на пороге во втором часу ночи здоровенного детину в теплом спортивном костюме, заботливо прижимавшего к груди нечто, завернутое в болоньевую сумку. Судя по безжизненно свешивавшейся голове, это нечто было явной дворнягой. А лицо мужчины показалось ей знакомым...
...Ларькин постарался быстро миновать коридор, обставленный стульями для посетителей и обвешанный неаппетитными плакатами. Здесь, за аптечным прилавком, сидела с книгой Ларисина напарница, а ему нужно было остаться со Свитальской наедине. Поэтому, не замечая удивленного взгляда с трудом оторвавшейся от «Графини де Монсоро» девушки, он не стал останавливаться. Бормоча озабоченно: «Вы не поможете, доктор, собачке моей что-то совсем худо... Спасите друга, пожалуйста, взгляните, что с ним...»—он вломился в процедурный кабинет.
Дворняга была уложена на стол, и, воспользовавшись тем, что ни он, ни склонившаяся над псом Свитальская не видны из коридора, Ларькин прошептал: «Лариса Петровна, вы, наверное, меня уже вспомнили. Мы заходили к вам сегодня по поводу вашего соседа. Только я не из милиции, я из ФСБ. Вы осматривайте, собачку, осматривайте, она спит, но вы скажите вслух, что дела плохи».
Свитальская перевела взгляд с Ларькина на собаку и сказала громко и озабоченно:
— Да-а... Хреново ваше дело.
— Неужели так плохо? — испуганно спросил Виталий.
— Усыпить кобелька придётся, —едва не фыркнув от смеха, оказала ветеринар.
— Да что вы говорите! —запричитал вслух Ларькин, а шепотом быстро продолжал: —Спасибо, Лариса, отлично. Мне нужно с вами поговорить наедине. Сделайте вид, что усыпляете песика, а потом я попрошу вас подробнее рассказать о его болезни, и вы проводите меня куда-нибудь, где нас никто не будет слышать. Есть у вас такое помещение?
Лариса кивнула и сказала:
— Лучше усыпить прям сейчас, пока он без сознания. Не дай Бог, очнется, будет так визжать, что всю душу вам вымотает. Но потом всё равно сдохнет. Ну что, усыпляем?
— Ох, раз нельзя спасти, делайте как лучше.
Свитальская погремела инструментами, имитируя укол. Выждав некоторое время, Ларькин сказал, постепенно меняя тон:
— Да-а, работка у вас.
— Работа как работа, — возразила Лариса.
— А если б я пораньше его принес, можно было бы спасти?
— Нет, он был обречен. Проверять собачку надо было, когда брали, профилактику делать, а коль уж он заразился — всё, безнадега.