Завещание предков
Шрифт:
Я засмеялся. Степняки взвыли от страха и злобы. Страшный урус положил их вокруг полтора десятка. Он один. Ранен. И он смеётся над ними. Монгол в кольчуге, что-то крикнул, и они достали луки. Я смотрел на боярина Горина, он умирал.
— Прости, брат.
Из последних сил крикнул:
— Простите меня, браты!
И принял грудью первую стрелу, услышав угасающим сознанием громкий клич:
— Китеж!
Выстояли.
12
Терзающая боль перестала мучить и ушла. Всё вокруг превратилось в непроглядную черноту. А впереди появился далёкий яркий свет. Такой красивый и манящий, противиться которому нельзя. Свет стремительно стал приближаться.
Вдруг на пути возникли руки. Они обхватили мою голову и потянули вниз. Потом я ощутил, что лежу, а мою голову кто-то держит. Я открыл глаза и увидел плачущую маму. Рядом хмурый отец. Они увидели, что я пришёл в себя, и шумно вздохнули. Мама прошептала:
— Как ты напугал нас, сынок. Зачем ты без разрешения в воду полез? Там же глубоко.
И стала обтирать мне лицо платком.
— Мама, я не хотел. Я поскользнулся.
Я вздохнул, закрыл глаза и… чернота опять обволокла меня. А чтобы от неё избавиться, надо двигаться к свету.
На моём пути появляются руки, много рук. Опять меня тянут куда-то вниз и прижимают к чему-то твердому. Чернота сменяется на красное марево. Я слышу тихое ровное гудение и звяканье металла. В красном мареве замелькали белые пятна. Одно пятно приблизилось, и я услышал приятный женский голос:
— Он очнулся.
Потом мягкий баритон произнёс:
— Ты в рубашке родился, парень. Теперь жить долго будешь. Отдыхай.
Потянуло в сон. Засыпая, разобрал слова:
— Один из тридцати выжил. Вот так. Один взрыв и один выживший.
Как один? А остальные все погибли? Все мои друзья?
А-а-а!
Пусть чернота скорей кончится. Свет, зовущий к себе, уже близок. Но появляется бледная и костлявая рука, которая хватает меня за плечо. Я шарахаюсь от неё в сторону, но с другой стороны другая рука. И тянет меня вниз, в пугающую и страшную черноту. Сил отбиваться нет. Рот в беззвучном крике. От дикой боли.
— А-а-а!
Меня толкают в грудь, и я чувствую, как боль уходит. Мне поднимают голову, и в рот вливается что-то горькое. С трудом раскрываю глаза и вздрагиваю. Передо мной натуральная Баба-Яга. Она смотрит на меня и улыбается:
— Вот теперь можешь спокойно спать. Марена от тебя отвернулась.
Засыпая, всё вспоминал — кто такая Марена?
Казалось, я спал мгновение. Без снов, слава Богу. Ну их. А-то снятся всё кошмары. Открыл глаза и стал смотреть по сторонам. Интересно, где я? Ровные рубленые брёвна, подбитые мхом. Потолок из плотно подогнанных и отструганных досок. На стенах висят пучки сухих трав и веники непонятно из чего. Пахло зверобоем и мятой. Справа контур двери. Она закрыта. Свет лился из окна, но чтоб в
Дверь открылась, и комнату наполнил громкий птичий щебет. Стало светлей. Поклонившись порогу, в дом вошла старушка. На голове платок. Одета в длинную рубаху с узором на рукавах и опоясана верёвкой. В руках коричневая плошка. Увидев, что я не сплю, всплеснула рукой и, семеня, подбежала ко мне.
— Лежи касатик, лежи. Язвы твои не зажили. Вот выпей.
И приподняв мне голову, поднесла плошку к лицу. Это была густое, зелёного цвета варево, почему-то пахнущее куриным бульоном. Точно куриный бульон, только горьковатый. Сразу потянуло в сон.
— Спи, баскак.
Проснулся весь в поту. Тело зудело. Почесать бы, так рукой не двинуть. Старушка видимо услышала моё кряхтение, встрепенулась и вскочила с лавки стоящей у окна. У лица опять та же плошка с бульоном.
— Пей, нерождённй. И спи. Пей, говорю, легче станет.
С трудом проглотил варево. Легче не стало, зато опять потянуло в сон. Снотворное что ли это?
Следующий раз проснусь, пить не буду. Как бы по слабости не оконфузиться.
Проснувшись, первое что сделал — вытер пот. О, руку поднял. Откинул одеяло, сшитое из овчины. Блин летом под овчиной! Вот и упарился. Рука сразу полезла по всем местам, где чесалось, а чесалось везде. С трудом приподнял голову и посмотрел на тело. Длинная рубаха до пят из серой ткани, а под ней ничего, только повязки. По ощущениям перевязаны обе руки, ноги и грудь. Что на голове? Ничего. Значит, у меня раны головы не было, хотя по куполу получил много раз. Скосил глаза на пол. Так, интересно, а где мои вещи?
Открылась дверь и в дом вошла старушка. В руках медный котелок, исходивший паром.
— А, проснулся касатик? Не вставай пока. Сейчас рубаху снимем. Перевязи снимем. Обмою и оботру тебя. Небось, свербит везде?
— Свербит. Чешется, мочи нет.
Старушка кинула.
— Так и должно быть. Потерпи, касатик.
— Бабушка, как звать-то тебя? И где я?
Старушка поставила рядом ушат с водой и из медного котла в него вылила кипяток.
— Бабушкой Мягой меня зовут. Ты дома у меня.
Вот так. Мяга. Как Яга. Только ударение на я. И вид как у Бабы Яги. В сказку попал, блин. Сразу захотелось выйти из дому и посмотреть под избу, только как сил больше будет. Баба Мяга подошла и стала стаскивать с меня рубаху. Строго на меня посмотрела.
— Почто ужимничаешь? Видела я мужиков глезных по боле вашей рати. Я тебя сейчас отваром целебным оботру, а в баню пойдешь, как сил прибавится. Лежи смирно.
И стала снимать повязки. Я косил глазами, следя процессом. Умело и быстро старушка сняла бинт, обнажая розовый рубец.
Ё-моё! Это сколько я тут лежу?
Баба Мяга сняла все бинты. Рубцы покрывали тело затейливым узором, похожими на роспись художника кубиста. И все они глядели уже зажившими.
— Баба Мяга, а сколько я тут лежу?
Старушка намочила тряпку в ушате, чуть её отжала и стала обтирать меня.
— Два дня, касатик.
— Не может быть!
Она намочила тряпку, продолжила процедуру.
— Может. Тебе бы девку ладну ба. Зараз бы силы вернулись.
Я не сразу понял, о чём она говорит. Потрясение от быстрого заживления ран ещё стояло. Она обтёрла меня всего. И бросив тряпку, взяла плошку.