Завещание профессора Яворского
Шрифт:
– Рубашкин, как вошел, пригрозил Ларисе ножом. Старшей Яворской, кажется, тоже досталось. Это мы уже из разговоров поняли.
– Так чего вы медлите?
– заволновался Кандыба.
– Поспешишь - людей насмешишь, - философски изрек Мандзюк.
– Мы подключились, когда они уже к переговорам перешли. Боков только для острастки пригрозил. А сейчас уговаривает их.
– И Ларису уговаривает?
– удивился Ляшенко.
– Она принимает участие в разговоре. Неохотно, но принимает.
– У меня такое впечатление, что Рубашкин привязал ее к креслу, добавил
– Где они находятся сейчас?
– В кабинете. Надежда Семеновна ищет лечебники. Или делает вид, что ищет. Рубашкин помогает ей. Он уже дважды показывал Бокову какие-то книги, но, очевидно, его букинистическая эрудиция ограничена, потому что Боков начал сердиться, - сказал Мандзюк.
– Сорочкиным называет, - добавил Дымочкин.
– Сперва по имени-отчеству величал, а сейчас Сорочкиным... Ищут. Поэтому молчат.
Молчание в кабинете Яворского длилось недолго. Дымочкин подался вперед, торопливо повернул варьер настройки, замахал руками: дескать, тихо - слушайте!
В динамике раздалось чье-то недовольное бормотание, покашливание, затем хрипловатый голос сердито произнес:
– Нету здесь. Одни старые журналы лежат. Брешет она, ваньку валяет!
– Не нервничайте, Сорочкин, - насмешливо урезонил его Боков.
– А то упадете со стремянки. На соседнем стеллаже посмотрите.
– Смотрел. Нету там никаких книг. Бумаги, отпечатанные на машинке, в стопках и папках лежат.
– Это рукописи, Сорочкин. Пора уже разбираться в категориях печатной продукции... Надежда Семеновна, как же так? Вы вводите нас в заблуждение, а это нехорошо.
– Я положила их здесь наверху, среди журналов. Не понимаю, куда они запропастились, - послышался озабоченный женский голос.
– Может, Ляля взяла?
– Лялечка, ты брала эти книжечки?
– вкрадчиво спросил Боков.
– Пошел к черту, сволочь, вор!
– крикнула Лариса.
– Тише, лапонька. Не в твоих интересах поднимать шум. И вопрос так ставить не следует. В ином случае мне придется доказывать, а это я сделаю очень легко, что вор не я. Но вообще-то согласен с тобой - воровать грешно.
– Вы не смеете!
– возмутилась Надежда Семеновна.
– Я не называл вас, Надежда Семеновна, - ухмыльнулся Боков.
– И вообще давайте не заострять этот весьма и весьма скользкий вопрос. Мне представляется, что так будет лучше для всех присутствующих, да и, пожалуй, для отсутствующих членов вашей уважаемой семьи. В конце концов завещание могло и не быть.
– Было завещание! Было!
– крикнула Лариса.
– Но ты его выкрал!
– Надежда Семеновна, успокойте падчерицу: она ведет себя крайне неприлично. И, пожалуйста, объясните ей, что будет с вами и вашим дражайшим Пашенькой, если этот самый завещательный список - вот он, Лялечка, взгляни еще раз - станет достоянием общественности, прокуратуры, суда. Списочек-то Пашиной рукой составлен, а в нем эти самые утаенные кем-то из вас инкунабулы значатся.
– Ну и гад же ты!
– со стоном выдохнула Лариса.
– Не пойму твоего упрека, Лялечка. Список составлял не я и лечебники не я припрятывал. Больше скажу, перепрятывал их тоже
– Ты пришел, чтобы украсть их!
– Вздор! Я хочу избавить вас от этого яблока семейного раздора и эфемерного соблазна. Надежда Семеновна, простите, но та астрономическая сумма, которую некогда с перепоя назвал полупомешанный библиофил из Штатов и которая с тех пор дурманит ваше воображение, не более как фантазия. Вам не продать лечебники и за сотую долю этой суммы. Я же предлагаю хорошие деньги. Могу рассчитаться дубленками. Две импортных дубленки с меховыми воротничками и такой же оторочкой в фабричной упаковке. Согласитесь, что это не хуже, чем два изъеденных червями фолианта. К тому же, я готов аннулировать свои счета с Пашкой и этот неудобный для вас и для него список предать забвению. Надежда Семеновна, мне думается, что такие условия нельзя назвать грабительскими.
– Донат, клянусь, я не знаю, куда они подевались, - простонала Надежда Семеновна.
– Лялечка, а ты?
– Отдай список, получишь книги.
– Вот это другой разговор! Я всегда считал тебя умницей.
– Ляля, как ты могла!
– ахнула Надежда Семеновна.
– Дурной пример заразителен, - отрезала Лариса.
– Вот так семейка, один другого лапошит, - подал реплику Рубашкин.
– Помолчите, Сорочкин, это не вашего примитивного ума дело, - осадил его Боков.
– Лучше развяжите девушку, а то у нее уже, верно, ручки затекли...
На какое-то время динамик утих. Чопей встал на подоконник раскрытого окна, ступил на карниз и, страхуемый уже согласным со всем Кандыбой, перебрался на кухонный балкон квартиры Яворских, в подмогу Глушицкому и Кленову.
Валентин вопросительно смотрел на Мандзюка. Хотя он был старшим, но сейчас дело было не в старшинстве - в оперативном моменте, который надо чувствовать нутром, ибо речь уже шла о секундах, что ни упускать, ни торопить нельзя. Мандзюк, как никто, чувствовал бег последних решающих секунд.
Не отрывая глаз от динамика, словно это был телевизионный экран, он сделал предупреждающий жест - дескать, внимание. Неожиданно в динамике прозвучал хлесткий звон пощечины.
– Ты что спятила?!
– прохрипел Рубашкин.
– Волю рукам не давайте.
– Да я тебя...
– Сорочкин, не грубите, - одернул его Боков.
– Она права: сейчас не до этого. Вот когда окончится деловая часть нашей встречи, - пожалуйста. Только имейте в виду, она любит нежное обращение.
– Заткнись, подонок!!
– крикнула Лариса, но тут же сбавила тон, сказала почти спокойно: - Давай список.
– Вначале книги.
– Вначале список!
– Сорочкин, вы рано отвязали ее. Верните красавицу в предыдущее положение, да ручки ей покрепче заверните. К лопаточкам, к лопаточкам!
Послышался шум возни, кряхтение, сдержанный стон.
– Не трогайте ее: вмешалась Надежда Семеновна.
– Донат, учтите, я брошу этот пресс в окно и закричу. Мне уже все равно!
– Какой порыв самопожертвования! Нади, вы выросли в моих глазах.
– Не смейте меня называть так! Я не давала вам повода.