Завещание Сталина
Шрифт:
Может быть, он и решился бы предложить тёте Хае свои услуги, как это делал его приятель и однокашник Ефим, но как раз в то время он пережил новое потрясение: увидел, как его отец проделывает с Бэлой на постели матери то же самое, что и с матерью.
И он вывел для себя, что половые связи ничем не регулируются и никакой святости ни в чём не содержат.
Он даже прослезился от злости и обиды, увидев на следующий день, как толстозадая Бэла, листая «Огонёк», запихивала себе в маленький пухлый рот плитку шоколада: он подозревал о происхождении этой награды.
В
И приснилось ему, что он стал властелином в семье. Отец куда-то пропал, и он, Борух, остался единственным мужчиной на всех женщин семьи — мать и юницу Бэлу, шестиклассницу, дочь отцова брата, посаженного за хищения государственного имущества свирепым сталинским режимом.
И вот он делал то же самое, что прежде делал отец: ложился то с матерью, то с Бэлой, и они приходили во тьме и уходили во тьме, а утром все только посмеивались, жевали свой шоколад и молчали, ожидая грядущей ночи.
Утром он проснулся от скрипов и хлюпающих звуков и понял, что Бэла снова развлекается с его отцом, неказистым, плюгавым и неопрятным человеком, но большим нахалом по женской части. Вот и с вонючей Хаей он совокуплялся не раз, по каковой причине в доме происходили шумные скандалы. Мать обкручивала голову мокрым полотенцем и, охая, с укором повторяла: «Я ещё понимаю, если бы ты за эти шуньки приносил домой деньги, но ты же купил ей шёлковый бюстгальтер, что она там может прятать, кроме сберкнижки больного мужа?..»
События того привольного времени сдвинули мозги набекрень: казалось, что все вокруг только и занимаются совокуплением: мухи и куры во дворе, люди, которые в этом случае не признают ни возраста, ни степени родства.
Это было, конечно, заблуждением, когда берутся рассматривать жизнь только с одной стороны. Некоторые пьют, и им кажется, что настоящая жизнь — это когда всё во хмелю. Другие, как его отец, озабочены только тем, чтобы провернуть какую-либо аферу и получить «навар». Ещё другие пекутся о собственном здоровье и больше всего боятся труда и ответственности.
Это уже потом, когда кое-что прояснилось само собой, он услыхал от дяди по матери Бенедикта Соломоновича, что «одностороннее восприятие мира есть добровольное погружение человека в чёрную колбу, из которой нет выхода». Бенедикт Соломонович важно добавил: «Все наши враги должны быть погружены в чёрную колбу, тогда нашему влиянию и нашей власти никто не сможет противостоять».
Жизнь показала, что у человека много ещё всяких необходимых функций, помимо совокупления. Но Борух Давидович так и не проникся пониманием приличия или неприличия. Для него вообще не существовало, например, такого понятия, как «растлённый». Он не понимал, как можно препятствовать тому, кто хочет самку. Нет самки — подойдёт всё то, что её заменит, точнее, выполнит простейшую функцию механического сношения.
До
Они играли, играли, а потом Сара шёпотом спросила:
— А ты хоть раз видел, как папа ложится на маму?
Борух смутился, потому что не раз подглядывал, слышал разные звуки, хотя ничего толком не видел.
— Не видел, — соврал он на всякий случай.
— А я видела. Давай поиграем в папу-маму, я тебя научу. Только нужно сначала закрыть дверь или пойти на балкон. Мой папа делает с мамой летом всегда на балконе. Они говорят, что смотрят звёзды, но делают это.
Убедившись, что бабушка спит, они зашли в комнату родителей Боруха, закрылись на крючок. Сара сняла трусы и легла на мамину кровать.
— Иди, я всё покажу…
Ему понравилось лежать на пухлой Саре и смотреть ей на шею, потому что он был меньше её ростом. На шее было чёрное родимое пятнышко. И от живота Сары пахло чем-то призывным, — это хотелось нюхать ещё и ещё.
Сара потом приходила ещё раз, а потом она уехала в другой город, где открылся университет, но Борух уже хорошо знал, как это делают, и бесстрашно подкрадывался к родительской комнате, едва там делали.
А потом двоюродный брат Веня из Одессы научил его онанизму. Борух и его родители жили в семье Вени два дня перед тем, как отправиться в Анапу, — дед Вени работал в одном из анапских санаториев главным врачом и доставал льготные путёвки всем родственникам и нужным знакомым.
Веня привёл его к грязному эмалированному баку в ванной и спросил:
— Хочешь понюхать, как пахнет женский орган?
И, покопавшись, достал из бака трусы своей старшей сестры. Борух понюхал и вспомнил про Сару и её живот. Он возбудился, и Веня показал ему, как это делают с помощью женских трусов.
Он уже знал, конечно, что самое важное в жизни — деньги. Его отец не раз повторял: «Если ты не можешь отнять, ты должен купить. Если евреи останутся без денег, жизнь человечества лишится всякого смысла. Деньги — вот первое сердце человека!..»
В Анапе Борух, он уже тогда перешёл во второй класс, сделал новое для себя открытие: все делают это и все прячутся друг от друга, но это признаётся всеми самым важным в жизни. После денег, конечно.
Как быстро улетело то время! Отца вскоре посадили в тюрьму. Дали двенадцать лет, но он вышел через год и вскоре опять стал руководить фабрикой, которая шила самые модные в Советской России шляпки — с английскими этикетками. Фабрика, конечно, была незаконной — нэпмановской, теневой, как выражаются теперь, этот бизнес, между прочим, и подготовил переворот в огромной, но бестолковой империи, управлявшейся одновременно из нескольких центров и потому не выполнявшей полной воли ни единого из них.