Завещаю вам жизнь.
Шрифт:
— Если бы в телеграмме содержалось конкретное задание... сказал Хабекер. — Разрешите спросить, господин советник, в телеграмме имелись имя и адрес Инги Штраух?-
— Да. Вы прочтете телеграмму.
— За Штраух, конечно, велось наблюдение?
— Да, Хабекер. Но, как я уже сказал, других прямых улик, кроме телеграммы, против этой особы нет. Видимо, она опытная разведчица. Или ее берегли на случай провала других.
Хабекер беспокоился все больше.
— Может быть, арест Штраух преждевремен? спросил он. — Может быть, следовало продолжить наблюдение?
Редер нахмурился.
Невероятная удача в Брюсселе, где удалось запеленговать русский передатчик, дала наконец службе безопасности нити, ведущие в Париж и Берлин.
Началась лихорадочная расшифровка перехваченных ранее телеграмм. Обнаружение адресов и имен русских разведчиков в телеграмме от 18 октября окрылило гестапо. О телеграмме тотчас было доложено рейхсфюреру Гиммлеру. Рейхсфюрер, над которым давно сгущались тучи, не скрывал ликования. Он поспешил сообщить Адольфу Гитлеру, что советские шпионы из «Красной капеллы» у него в кулаке и он раздавит эту банду немедленно. Взбешенный затяжкой наступления на Сталинград, убежденный, что военные неудачи результат одного лишь предательства, Гитлер уцепился за доклад Гиммлера, как утопающий за соломинку.
Он дал две недели сроку для наблюдения за обнаруженными агентами. Он требовал немедленно выяснить их связи и немедленно арестовать всех причастных к их деятельности лиц.
— Я знаю, что нарушаю правила игры, — сказал он Гиммлеру. — Но я не могу позволить, чтобы русские продолжали получать информацию в самый напряженный момент, когда решаются наши судьбы! Сейчас одна лишняя телеграмма может свести на нет усилия целой армии! Русские передатчики должны замолчать! И прежде всего берлинские передатчики! Хватит!
Но и об этом советник Редер рассказать не мог. Поэтому он ограничился сухим замечанием, что решение об аресте Инги Штраух продиктовано высшими соображениями имперской безопасности, и стал знакомить Хабекера с подробностями будущего дела.
Рудольф Хабекер узнал детали «брюссельской операции» и услышал имена Генриха Лаубе, Отто Крамера, Танненбаха, Адама Коцюбинского, баронессы Мей, Фрица Винкеля и еще многих, многих людей, чьи судьбы отныне находились в руках советника юстиции Редера.
Хабекер узнал также, что Москва получала благодаря этим людям своевременные и точные сведения о планах высшего германского командования, о передвижениях немецких частей, о всех дипломатических интригах Риббентропа, а также данные о новых образцах вооружения, будь то самолеты или танки.
Раскрывшаяся перед Хабекером картина оказалась столь мрачной, что младший штурмфюрер вышел от советника юстиции Редера ошеломленным.
Хабекер понимал: узнанное им — еще не вся правда, в ходе следствия разверзнутся новые бездны, и, может быть,
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Три дня, полученные Хабекером для изучения дела Инги Штраух, оказались слишком небольшим сроком.
Изучая досье, Хабекер убедился, что не успеет ни собрать дополнительный материал, ни опросить людей, которых можно привлечь в качестве свидетелей, ни обдумать факты.
Из досье же следователь почерпнул весьма мало.
Хабекер еще раз внимательно просмотрел донесения агентов, следивших последние две недели за Штраух и другими лицами, подлежащими аресту. Между этими лицами и Штраух не было никаких контактов. Если агентам удалось установить, например, что Генрих Лаубе, лейтенант ВВС, служащий Министерства авиации, часто виделся с писателем Отто Крамером, с баронессой фон Мей, из чьих апартаментов велись радиопередачи на Москву, и с радистом Фрицем Винкелем, если агенты с абсолютной точностью установили, что фабрикант Адам Коцюбинский и советник коммерции Артур Танненбах также принадлежали к числу близких знакомых Лаубе и Крамера, то относительно Инги Штраух таких данных агентура не имела.
В деле вообще не существовало свидетельств, что Инга Штраух когда бы то ни было знала остальных членов раскрытого подполья.
Круг ее близких и знакомых оказывался совсем другим, и эти люди подозрений не вызывали.
А вместе с тем в телеграмме из Москвы имя Инги Штраух упоминалось рядом с именами Крамера и Лаубе. Значит, они все же осуществляли связь?! В пятницу. 11 сентября 1942 года, Хабекер попросил аудиенции у советника Редера.
Он доложил, что против Инги Штраух не имеется никаких улик, кроме телеграммы от 18 октября 1941 года, и еще раз просил отложить арест с целью продления наблюдения за подозреваемой, но снова получил категорический отказ.
— С Генрихом Лаубе и компанией кончено, — заявил советник Редер. — На днях Лаубе получил ложную информацию о типе нового истребителя и передал эту информацию в эфир. Оставлять Лаубе и его подручных на свободе нельзя и не имеет уже никакого смысла: они пойманы с поличным. Значит, следует арестовать и Ингу Штраух, хотя бы для того, чтобы она не могла предупредить Москву о провале по другой рации.
— Это ясно, — сказал Хабекер. — Но у меня нет конкретных данных об Инге Штраух. Совершенно очевидно, что она будет отрицать свою принадлежность к этой банде, а мне нечем ее опровергнуть.
Если упомянутый в телеграмме Генрих Лаубе оказался действительно агентом Москвы, то и Штраух является таким же агентом. Хабекер наклонил голову:
— Видимо, так, господин советник. Но в мою задачу входит, как я понимаю, раскрытие всех преступных связей Штраух и пресечение деятельности ее сообщников
— Имена ее сообщников вы выясните в ходе следствия. Кроме того, заговорят и остальные.
Надежда только на это, господин советник. Редер пошевелил бровями.
— Однако у вас есть хоть какие-нибудь предположения?.. Вы можете догадаться хотя бы, когда была завербована Штраух, кем и какие функции выполняла?