Завет воды
Шрифт:
— Вы рисуете портреты? — спрашивает она, склонив голову набок.
Интересно, она отдает себе отчет, что позирует? Она не стремится вызвать неловкость, а, напротив, хочет сгладить ее.
— Иногда — да. Я… в Мадрасе столько всего привлекает внимание. Лица на улицах, женщины в своих сари. Дерево баньяна, пейзажи… — растерянно мямлит Дигби, жестом указывая на картины на стенах.
Она подается ближе и шепчет:
— Дигби, скажите честно, каково ваше мнение об этих картинах?
— Э, что ж… они не так уж плохи.
— То есть вам нравится? — Каштановые глаза пристально смотрят на него. И он не может солгать.
—
Она радостно смеется.
— Они принадлежали родителям Клода. На мой взгляд, они отвратительны — картины, я имею в виду.
Впервые за весь вечер ему становится спокойно.
— Могу я показать вам кое-что? — Она вновь кокетливо наклоняет голову и направляется в другую комнату, не дожидаясь ответа. Он идет следом, не сводя глаз с ее затылка, где тонкие волосы образуют узорчатую беседку.
В гостиной возле лестницы висит простая картина на холсте. Примерно двенадцать на шестнадцать дюймов, в скромной деревянной раме: сидящая индийская женщина, голова повернута в одну сторону, плечи развернуты в другую. Рисунок примитивный, почти детский, но одновременно очень тонкий и выразительный. Без претензий на анатомическую точность или реалистичность, но завораживающе убедительный. Дигби внимательно изучает картину.
— Невероятно! — выдыхает он наконец. — Я хочу сказать, эта линия носа, овалы глаз… эти изгибы, передающие складки сари, позу… — он водит руками, рисуя в воздухе контуры фигуры, — и всего три цвета, но возникает женщина! Вроде бы незамысловато, но это подлинное искусство. Это ваше?
И вновь звонкий смех. Плавный изгиб ее шеи словно повторяет рисунок на картине. Впечатление высокого роста, которое она производит, в основном и создается этой линией да еще длинными худыми руками. Ее изящество граничит с нескладностью, и ему это кажется очаровательным.
— Нет. Это рисовала не я. Но это принадлежит мне. Пришлось побороться, чтобы выставить эту картину на обозрение. Это живопись калигхат, искусство, которое я видела, когда девочкой росла в Калькутте. Там их штампуют для паломников, приходящих на поклонение из самых отдаленных мест. Обычно на них изображены персонажи Махабхараты или Рамаяны. Будь моя воля, я бы выкинула на помойку то чудовищное старье и выставила вместо них вот это. (Они смеются вместе.) Да, у меня есть целая комната калигхат. — Она поднимает руку, запястье изгибается, когда она раскрывает веером пальцы, словно разбрызгивая калигхат по стенам. Его взгляд скользит по выпуклости трицепса, вниз по скату предплечья, изгибу запястья, костяшкам суставов и от полированных ногтей вновь к стене. Перед внутренним взором возникает комната, увешанная этими своеобразными яркими портретами.
Дигби заставляет себя вновь обратиться к картине. Кончиком пальца обводит в воздухе фигуру, стараясь запомнить.
— Она так поэтична, — замечает он. — Даже если художник и штампует их десятками. Простой, но красноречивый словарь.
— Именно! Невероятно: крестьянин совершает грандиозное паломничество, на такое решаются только раз в жизни, а потом тратит заработанные тяжким трудом деньги на сувенир, который родом из его же деревни! Это деревенское ремесло, как плетение корзин, но тут ремесленник переехал в город, чтобы удовлетворить
— Или ее демонстрируют в гостиной самой… проницательной англичанки, — говорит Дигби. И краснеет. Слово «прекрасной» повисает невысказанным.
— Убеждена, что вы стараетесь мне польстить, Дигби, — мягко произносит она. Но не выглядит недовольной. Следует долгое молчание. — У меня есть еще калигхат. Но их бессмысленно показывать этим людям. Они сочтут это экзальтированностью. — Она беспечно взмахивает рукой, но в уголках губ опять проступает горькая складка. — Итак, вам нравится Мадрас?
— О да! Хирургическая практика потрясающая. И люди очень доброжелательные.
Он вспоминает Мутху, который заботится о нем с такой любовью и с такой гордостью выполняет малейшие поручения. Спустя несколько месяцев Мутху, стесняясь, привел познакомиться свою жену и двух маленьких ребятишек. И теперь они ему как семья.
— Дигби, вы бывали в Махабалипурам? — изучающе смотрит она на него.
— Я слышал о нем. Скальные храмы, верно?
— О, трудно описать одним словом… — Она задумчиво отводит взгляд. — Это мое любимое место. Знаю, вам понравится. Вы мне верите?
— Безусловно.
— Представьте себе длинную полосу прекрасного песчаного пляжа. — Волшебные руки вновь сплетают образы в воздухе. — И внезапно вы натыкаетесь на природное скальное образование. Валуны больше этого зала, а некоторые раз в двадцать больше этого дома. Одни из них утоплены в воде, другие тянутся вдоль пляжа. И в них древние мастера вырезали храмы — крошечные, размером с кукольный домик, и огромные, как театр вместе со зрительным залом. Вытесаны из скалы, представляете? Считается, что там некогда учились скульпторы. Махабалипурам — это словарь храмовых образов. Каждый жест имеет определенное значение. Там и все боги собрались — танцующий Шива, Дурга, Ганеша. Львы, буйволы, слоны — животных больше, чем в зоопарке.
Дигби переносится на этот пляж и уже видит, как бриз раздувает волосы над ее шеей, а позади в полумраке силуэты древних храмов; он ощущает соленые брызги на лице, запах океана смешивается с ароматом ее духов. Он глубоко вдыхает.
— Вижу, — говорит он.
— Правда? — Палец указывает куда-то вперед: — А теперь всмотритесь туда, за кромку прибоя. Видите темную массу под водой? Это храмы, Дигби! Целая цепь храмов. Поглощенных морем. До поры до времени. Вещи имеют свойство возвращаться, когда мы думаем, что они утрачены навеки.
Взрыв бурного смеха возвращает их на землю, песок уступает место деревянному полу и полной народу гостиной, где Радж веселится вокруг рождественской ели, бокалы с виски подают официанты в тюрбанах и никто не подозревает, что празднику скоро настанет конец.
— Это было великолепное путешествие, миссис Арнольд.
— Селеста. Прошу вас. От «миссис Арнольд» я чувствую себя старше, чем подводный храм. Мы с вами должны туда съездить. Здешняя публика никогда не посетит Махабалипурам. — Она поворачивается лицом к нему. — Я так рада, что вам здесь нравится. В этом не принято признаваться, не знаю почему. Долгое время я думала, что наше пребывание здесь временно. Клод был уверен, что его переведут в Калькутту, где я выросла. Или в Дели. Поэтому я не спешила обживаться тут.