Завет воды
Шрифт:
В течение этого года и следующего Филипос публикует еще несколько своих «не-художественностей». Судя по письмам читателей, его рассказы хорошо принимают, хотя малаяли всегда найдут к чему придраться, и придираются. Тем не менее ни сам Филипос, ни газета оказываются не готовы к шумихе, поднявшейся после публикации статьи под названием «Почему ни одна уважающая себя крыса не работает в Секретариате». Рассказчик — раненая крыса, которая ночью заползла в величественное правительственное здание и с восторгом не обнаружила там никого из себе подобных, кто мог бы составить конкуренцию.
Я пришел к выводу, что это огромное открытое пространство, должно быть, является местом поклонения. Бог высоко, и Он невидим. Вентиляторы на потолке — это воплощение Бога, потому что они расположены прямо над верховными жрецами (которые называются Старшие клерки). Чем ниже ваша каста, тем дальше от вентилятора вы сидите. В чем состоит работа? Аах, мне потребовалось много времени, чтобы разобраться, хотя ответ был прямо перед глазами: работа заключается в том, чтобы сидеть. Приходишь утром, садишься и таращишься на стопки папок перед собой, причем с кислой рожей. В конце концов берешь ручку. Когда в твою сторону посмотрит верховный жрец, берешь первую папку и развязываешь тесемки, скрепляющие бумаги. Но как только верховный жрец выходит, ты вместе с остальными вскакиваешь и встаешь около его стола под вентилятором и перебрасываешься шуточками с коллегами. Вот и вся работа.
Союз конторских служащих выразил возмущение статьей Филипоса и потребовал головы Обыкновенного Человека, но скандал лишь увеличил количество читателей колонки. Общественное мнение (как и Профсоюз журналистов и репортеров) было на стороне автора, поскольку каждый гражданин Траванкора имел личный опыт канцелярской волокиты и печального исхода из Секретариата не солоно хлебавши. Мастер Прогресса — редкий случай человека невиданного терпения и навыков общения с бюрократами; он даже находит удовольствие в битве с ними.
Один из читателей Филипоса заявляет о себе поздно вечером криком горлицы — крещендо, смешливое фырканье девушки, которую щекочут. Филипос вылетает из дома и крепким тычком в плечо приветствует Джоппана:
— Это тебе за то, что так долго не появлялся.
— Аах, ну что, тебе полегчало? — Джоппан грубоватый, как всегда, коренастая фигура прочно стоит на земле, а плечи такие же широкие, как его улыбка. В одной руке у него бутылка тодди, а другой он в ответ стукает Филипоса: — А это за то, что я последним узнаю, что ты, оказывается, всегда был коммунистом.
— Это я-то? — потирает плечо Филипос.
— А разве не ты открыл Центр питания? Ты стараешься сделать хоть что-нибудь. Я горжусь тобой. Владимир Ленин сказал: «Газета должна стать не только коллективным агитатором, но и коллективным организатором масс». Так что, как видишь, твои действия, твои слова подтверждают: ты — революционер!
— Аах, ну ладно. Теперь могу спать спокойно. А ты-то как, Джоппан?
Джоппан пожимает плечами. Баржевые перевозки Игбала, как и любой другой бизнес в округе, застопорились. Игбал больше не может платить жалованье, но, поскольку Джоппан ему как сын, он его кормит.
— Посмотри на меня, — говорит Джоппан. — Я говорю и пишу на малаялам, умею читать по-английски.
— Нет смысла надеяться, что он переменится, — замечает Филипос.
Джоппан вздыхает:
— Они с Амма хотят, чтобы я женился, представляешь? Да я себя-то с трудом могу прокормить! — Он смеется. — Но вообще-то могу и жениться, чтобы их порадовать. Больше-то ничего хорошего от меня не дождешься.
Они болтают, как в старые добрые времена, уже за полночь Джоппан собирается уходить, разгоряченный тодди, львиную долю которого сам и выпил.
— Насчет Центра питания. Я серьезно, Филипос, — я горжусь тобой. Ты спасаешь человеческие жизни. Но подумай вот о чем, Филипос: если ничего не изменится, если люди не могут выбиться из нищеты, если пулайар никогда не смогут владеть землей и передать по наследству своим детям, то когда в следующий раз придет голод, те же самые люди будут стоять в очереди за едой. И опять понадобятся такие, как ты, чтобы накормить голодных.
С этой мыслью Филипосу нелегко было уснуть.
Спустя несколько недель Большая Аммачи объявляет, что назавтра Джоппан женится.
— Что? Не может быть! Он мне ничего не сказал. Он нас пригласил?
— Не дело Джоппана нас приглашать. Нас сегодня пригласил Самуэль. Вот я тебе и сообщаю. — Глядя на потерянное лицо сына, она пытается утешить: — Послушай, это не тот союз, что планируют долгие месяцы. Должно быть, все произошло буквально на днях.
— А где будет свадьба? В нашей церкви? Я пойду.
— Не глупи. Так не делается.
— А я все равно пойду, — ворчит Филипос. — Джоппан будет рад меня увидеть.
— Нет, не пойдешь, — твердо говорит мать. — Эта семья слишком много значит для всех нас. И не надо ставить их в неловкое положение только потому, что ты не хочешь понять, где твое место.
После церемонии молодые супруги и родители жениха являются с визитом, вручают сладости из пальмового сахара. Джоппан застенчиво усмехается, пожимая руку Филипосу.
— Я же сказал, что женюсь, — бормочет он.
— Ты сказал, что мог бы!
Невеста, Аммини, смущается и не снимает покрывала с головы, так что Филипосу не удается ее рассмотреть. Самуэль сияет, как будто все его тревоги позади, и нежно держит сына за руку. Большая Аммачи дарит молодым три рулона хлопковой ткани, новый сияющий набор медной посуды и толстый конверт. Джоппан складывает ладони перед грудью и склоняется, чтобы коснуться ее стоп, но она его удерживает. Самуэль и Сара, как обрадованные дети, гладят подарки ладонями. Филипос восхищен предусмотрительностью матери. Когда гости уходят, она рассказывает, что выделила Самуэлю прямоугольный участок земли сразу за его домом, чтобы построить отдельное жилище для Джоппана и невестки, если захочет, или просто отдать его молодоженам.