Завет воды
Шрифт:
Сват Аниян не ест и не пьет, лицо его неподвижно, как стоячая вода, а глаза обследуют пространство, регистрируя будущих клиентов, даже если те пока еще в младенческих летах.
Большая Аммачи наблюдает, как Чанди, их общительный хозяин, беседует с Мастером Прогресса. Почему мой Филипос? Ее сын, разумеется, сокровище, самый достойный жених, и он наследник Парамбиля, в котором без малого пятьсот акров. Но это не сравнить с поместьем Чанди в нескольких часах езды отсюда, а там, как ей рассказывали, несколько тысяч акров чайных и каучуковых плантаций, да в придачу родовая усадьба и еще множество владений повсюду. Его богатство видно и в обстановке дома, и в двух автомобилях, стоящих снаружи, — один под навесом, гладкий
После общей молитвы юная девушка в сари, кузина Элси, вновь подала всем чай и палахарам [179] , а затем вывела Филипоса на широкую веранду и усадила на одну из двух стоящих там лавок — прямо напротив открытого французского окна, на виду у всех гостей. Три древние тетушки со стороны Тетанатт, с ушами, оттянутыми тяжестью золота, тут же подхватились с мест и последовали за ним. Каждая складка на их подолах отглажена до остроты лезвия, а чатта их накрахмалены в рисовом отваре так крепко, что едва не трескаются, когда старухи плюхаются на вторую лавку. И поправляют расшитые золотом кавани, понадежнее прикрывая груди.
179
Закуски, чаще всего маленькие сладкие жареные пончики.
Одат-коччамма, сурово нахмурившись, со стуком ставит блюдце и следует за ними, от кривоногой поступи тело ее грозно раскачивается из стороны в сторону. Старухи с тревогой наблюдают за этим демаршем. Она втискивается между ними на лавку, энергично работая локтями и приговаривая: «Полно тут места. Подвиньтесь-ка». Одат-коччамма берет кусочек халвы с подноса, которым обносит всех юная кузина, нюхает, недовольно морщит нос, бросает халву обратно на блюдо и решительным жестом отмахивается от девушки, таким образом лишая лакомства и всех остальных. Старухи протестующе открывают было рты, но Одат-коччамма, не обращая на них внимания, громко клацает деревянной челюстью. Сквозь туман своих катаракт и массивную фигуру тетушки Одат старухи пытаются разглядеть Филипоса. Переговариваются они неестественно громко, потому что все как на подбор глуховаты.
— Поговорить с девушкой, а? Зачем это, а? Ему нужно только на свадьбе появиться — на что он еще нужен!
— Аах, аах! Да что он там хочет сказать, у него же на это будет целая жизнь, правда же?
— Аах, аах. Сберег бы слова на потом, когда состарится. Только слова-то у него и останутся, когда остальное перестанет работать!
Плечи их трясутся от смеха, узловатые ладони прикрывают беззубые рты. Тетушка Одат делает вид, что не слышит. Она подмигивает Филипосу, а потом громко пукает и обводит соседок по лавке осуждающим взглядом.
Филипос чувствует, что все смотрят на него. Воздух так сгустился, что в нем можно пальцем выводить буквы. Там, в гостиной, маме тоже неловко, она такая крошечная на этом огромном диване, на котором у нее ноги до пола не достают. Филипос видит, как головы и глаза собравшихся поворачиваются в одну сторону, голоса постепенно смолкают — должно быть, появилась Элси. Филипос встает, напоследок еще раз утерев платком лицо. Сердце колотится
Она еще прекрасней, чем девушка из поезда, которую он запомнил. Филипос онемел от потрясения и не в силах даже поздороваться. Они садятся бок о бок. Ее кораллово-голубое сари — безмятежный фон для ее рук, на которых нет никаких украшений, даже браслета. Пальцы — длинные изящные линии, продолжение кистей и карандашей, которыми она так искусно владеет. В голове у Филипоса все пьяно кружится от аромата гардении в ее волосах.
Он откашливается было, готовясь заговорить, но тут из-под подола сари показываются пальцы ее ног, и все слова мигом улетучиваются. Он будто снова в купе поезда, и вновь ее ступни мелькают перед его лицом, когда она взбирается на свою полку.
Голосовые связки, кажется, окаменели. О Господи, неужели это и называется «хватил удар»? Он тянется за платком, но рука ныряет в другой карман, пальцы выуживают монетку в один чакрам с изображением Баларама Вармы [180] . Он протягивает монету Элси, но кругляш вдруг исчезает. Филипос демонстрирует руки, ладони и тыльные стороны. Прошу вас, смотрите внимательно, леди и джентльмены, убедитесь, что ничего не спрятано. Потом тянется к уху Элси, неведомо откуда достает монетку и вкладывает в ладонь девушки.
180
Местная монета с портретом махараджи Читхира Тхирунал Баларама Вармы II (1931–1947).
Одна из древних тетушек в ужасе прижимает ладонь ко рту, как будто только что стала свидетельницей насилия.
— Вы видели, как он это сделал?
Нет, никто не заметил.
— Аах, он схитрил! Прятал туда-сюда!
— Это было чудо. — Филипос наконец обрел дар речи. И перешел на английский — не умышленно, но, как оказалось, совершенно правильно, если они хотят поговорить конфиденциально. Элси берет ладонь Филипоса, переворачивает ее, разглядывая.
— У тебя красивые руки. Мне вообще нравятся руки, — произносит она по-английски.
И в поезде они тоже говорили на английском. Он помнит ее голос. Низкий чарующий тембр заставляет его старательно следить за движением ее губ.
— Я обратила на них внимание, еще когда мы впервые встретились.
— А я на твои, когда ты гладила табакерку, — признается он.
На ладони у нее крошечное пятнышко зеленой краски. Кожу покалывает там, где девушка прикасается к нему.
— У меня есть блокноты, целиком заполненные рисунками рук, — рассказывает Элси.
Он спрашивает — почему.
— Наверное, потому, что все, что я рисую, начинается с моих рук. Порой я чувствую, что меня ведет моя рука, а разум лишь следует за ней. Без руки у меня ничего бы не было.
— А у меня есть блокнот про ноги, — сообщает он. — Ноги раскрывают характер. Можно ведь быть королем или епископом и украсить свои руки драгоценностями. Но ноги — это личность без прикрас, и неважно, кем вы себя провозглашаете.
Она наклоняется взглянуть на их босые ноги. Плавно придвигает свою стопу к его. Второй палец, выступающий чуть дальше большого; чистые блестящие ногти; волнообразные неровности суставов — все говорит об артистической натуре. Его ноги кажутся огромными рядом с ее. Кожа касается его кожи.
Старух, наблюдающих за ними, похоже, вот-вот хватит удар. Будь у них свисток, они бы уже надрывно дули в него.
— Айо! Сначала берет за руку! Теперь трогает ноги. Что, невтерпеж?
— Ты слышишь? — тихонько хихикает Элси.
Поколебавшись, он отвечает:
— Не все могу разобрать. Но у меня есть отличная идея.
Вообще-то отличной идеей было говорить по-английски.
— Филипос? — произносит она, будто пробуя его имя и глядя прямо в глаза. От звука ее голоса замирает сердце. — Ты хотел побеседовать со мной? — Она улыбается.