Завет воды
Шрифт:
— Элси, я обещал поехать с тобой в поместье. В любое время. Или в любой другой город. Только скажи. Но Мадрас? У меня сердце выскакивает, когда я только слово это слышу. Он прямо физически угнетает меня. Это город, где я был побежден, унижен, изгнан.
— И я тоже, Филипос. Потому и оказалась в том поезде. Но на этот раз мы будем вместе.
— Дорогая, — начинает Филипос. Он хотел бы порадовать ее, но горло как будто кто-то сжимает и пот градом катится по лицу. — Я так сильно горжусь тобой. Прошу, пойми, я поеду с тобой куда угодно. В Канпур, Джабалпур, в любой «пур». Но только не в Мадрас.
— Да я просто так предложила, —
Противоядие стыду — негодование, праведный гнев. К счастью, на этот раз Филипос может его подавить — он понимает, что подобным чувствам нет оправданий. Он просто боится возвращения в Мадрас и не скрывает этого. Но еще больше боится потерять ее, боится, что Элси его перерастет.
В ту ночь Нинан вдруг ни с того ни с сего забирается на грудь матери, приникает и крепко засыпает там, поджав ножки, напомнив родителям о том времени, когда он жил, привязанный к этому месту.
— Для него стало бы потрясением, — признается Элси, — если бы я пропала даже на одну ночь. Да и я скучала бы по нему. — И игриво обращается к Филипосу: — А ты скучал бы, если бы я уехала одна?
— Ужасно! И терзался бы ревностью, представляя, как ты нюхаешь табак с незнакомцами. И, наверное, прыгнул бы в следующий поезд, вдогонку за тобой.
Она улыбается, ласково смотрит на Нинана.
— Да, уехав, мы скучали бы по нему вдвоем. И заменили бы одни болезненные воспоминания о том городе другими.
— Понимаю, — соглашается Филипос. — Но давай для начала съездим в какой-нибудь другой город. А Мадрас оставим до той поры, пока я не почувствую себя увереннее.
Спустя шесть недель, когда он уже ложится в постель и выключает свет, Элси сообщает:
— Сегодня, пока тебя не было, папин шофер привез письмо. «Портрет Лиззи» завоевал золотую медаль на Мадрасской выставке. А портрет Благочестивой Коччаммы получил поощрительную премию.
Филипос рывком садится на кровати:
— Что? И ты только сейчас мне об этом говоришь? Я должен разбудить Аммачи, должен…
Она прижимает палец к его губам. И убеждает подождать до завтра.
А на следующий день новость появляется в «Индиан Экспресс». Репортер задается вопросом, почему же талант художника так долго оставался непризнанным. Под именем, которое не раскрывало ее пол, художница завоевала золотую награду. Но разве это не та же самая Элсиамма и не те же самые работы, которые в прежние годы были отвергнуты тем же самым жюри? (Источник информации репортера — друг Чанди и ярый сторонник Элси, глава чайной брокерской компании в Мадрасе, тот самый человек, который подавал заявку от ее имени.) Три из работ Элси были проданы в день открытия. «Портрет Лиззи» получил самую высокую цену на аукционе. На следующий день все газеты на малаялам цитируют статью из «Экспресс».
Когда Нинану исполняется три года, Мастер Прогресса предрекает, что мальчик — подающий надежды политик Партии Конгресса, потому что малыш регулярно наносит визиты в каждый из домов Парамбиля. Больше всего он любит нежные маринованные манго, но ест все, что ему предлагают, и аппетит у него настолько поразительный, что люди недоумевают, кормят ли ребенка дома вообще. По счастью, плавать он не стремится. Взор его устремлен ввысь — верх гардероба, верхушка стога сена, конек крыши. Высшая точка его достижений на
Утром, вернувшись с почты, Филипос находит Элси в кровати — лицо испуганное, а кожа пылает. Он протирает жену влажной тканью, чтобы сбить температуру. Несколько дней жар не спадает, и семья предполагает, что у Элси тиф. Филипос, не считаясь с расходами, нанимает машину и привозит в Парамбиль доктора, тот подтверждает тиф. Специального лечения не существует, говорит врач и заверяет, что вскоре Элси полегчает.
Филипос ухаживает за женой в одиночку, отвергая любую помощь. Оказывается, его лучшие качества — их лучшие качества — проявляются полнее всего, когда жена зависит от него, вот как сейчас. Но ведь любовь и должна выглядеть именно так, как две ножки буквы А? Когда жена поглощена своей работой и ей не требуется опора в нем, Филипос чувствует себя неуравновешенным, неустойчивым.
К третьей неделе болезни Элси становится лучше. Филипос помогает жене принять ванну, после которой она так слаба, что он на руках относит ее в кровать. Она сжимает его руку, не отпуская. Палец попадает в углубление на тыльной стороне ладони. Лицо расплывается в дурашливой усмешке.
— Только нюююхать, — припоминает она, поглаживая выемку этой «анатомической табакерки».
— Две понюшки туда точно поместятся, — говорит он. — Если не больше.
Она беззвучно смеется. Он целует ее в лоб. И ощущает невероятный прилив нежности и острое желание выразить в словах неоформленные пока эмоции. Но знает, что именно в такие моменты он особенно опасен сам для себя.
Элси спрашивает, как там Нинан, которого из осторожности не подпускали к матери.
— Забрался на крышу сарая Благочестивой Коччаммы и обобрал ее манго, — докладывает Филипос. — Она не в восторге. Сказала, что выше пояса он коза, а ниже — обезьяна. Описание нелестное ни для тебя, ни для меня.
Элси весело смеется, но тут же морщится. Живот все еще дает о себе знать. Она открывает глаза, смотрит на мужа. Наклонившись, он прижимается лбом к ее лбу, и они смотрят в глаза друг другу, улыбаясь, как глупые ребятишки.
Какое название дать волшебной силе, бурлящей в комнате, связывающей их воедино? Если бы можно было запечатать в бутылку этот эликсир, которому болезнь придала могучую силу. Возможно ли любить сильнее? Или чувствовать себя столь же значимым, как сейчас? Что это, если не любовь? Но вскоре на глаза Элси наворачиваются слезы. Наверное, вспомнила о матери, которую унесла та же самая болезнь, когда сама Элси была немногим старше, чем Нинан сейчас? В отчаянном желании немедленно утешить жену Филипос восклицает: