Заветы жизни. Из жизни и учения архимандрита Епифания Феодоропулоса
Шрифт:
И действительно, как только они прибыли в Афины, батюшка, приложившись к Распятию, прежде чем успели ему напомнить, позвонил в монастырь и попросил прощения у этого монаха.
Однажды мы попросили отца Епифания объяснить нам слова: «…первее примирися тя опечалившим» из последования ко Святому Причащению, так как, как нам казалось, естественно и логично было бы, чтобы прежде всего мы примирились с теми, кого мы опечалили, а не с теми, кто опечалил нас. Батюшка, желая показать нам пользу, которую
— Однажды я служил литургию в храме Трех Святителей и среди прихожан был и господин N — богослов, мое духовное чадо и замечательный певец. Естественно, он поднялся на клирос, но постоянные храмовые певцы, благочестивые старички–бессребреники, но достаточно посредственные певчие, почти ничего не дали ему спеть. В алтаре я был очень возмущен их поведением. Как же я подойду к Чаше в таком смущении? Тогда, чтобы исполнить слова «первее примирися тя опечалившим» и вместе с этим как бы незаметно пожурить клиросных певчих, я перед причастием пригласил в алтарь регента и попросил у него прощение за испытанное мною раздражение по поводу его «негостеприимства».
Таким образом, и я сам причастился без смущения, и регент в свою очередь, осознав ошибку, попросил прощение.
Отношение к вину
— Мы почти никогда не видели, чтобы батюшка пил вино, — вспоминает один монах. — Я думал, что он избегает вина либо по причине своих желудочных недомоганий, либо потому, что оно ему не нравится. Но, когда мы заговорили с ним на эту тему, он сказал мне:
— Нет, чадо мое, я очень люблю его, и оно не доставляет никаких беспокойств моему желудку.
— Тогда почему же Вы его не пьете?
— Я стараюсь исполнить то, что сказал Ангел о Самсоне его родителям: «…бритва не коснется головы его… пусть не пьет вина и сикера» (Суд. 13, 5;14).
Самонаказание
5 августа 1988 года. Вечерня праздника Преображения Господня. После службы отец Епифаний, из алтаря обращаясь к певцу, подсказывает, что петь:
— «Прежде Честнаго Креста Твоего и страдания…»
Но тот не понял и начал петь «Прежде Креста Твоего Господи…»
Батюшка промолчал.
На следующий день он снова служил литургию и после отпуста, вновь обращаясь из алтаря к тому же самому певцу, говорит:
— «Прежде Честнаго Креста Твоего и страдания…»
Но тот снова начинает петь «Прежде Креста Твоего Господи…»
Тогда отец Епифаний открывает северные диаконские двери и уже повышенным тоном говорит:
— Ты все время ошибаешься. Я говорю: «Прежде Честнаго Креста Твоего и страдания…», а ты каждый раз начинаешь петь «Прежде Креста Твоего Господи…» Будь внимательнее, чадо мое, к тому, что тебе говорят.
— Простите, Геронда, — ответил он и запел то, что его просили.
Вскоре они встретились
— Прости меня, чадо мое, но ты заставил меня понервничать.
— Меня простите, Геронда, что я заставил Вас разгневаться.
— Нет, чадо мое. Когда я говорю: «Ты заставил меня понервничать», то не имею в виду, что разгневался. Гнев не дошел до сердца, поэтому я очень скоро успокоился.
Один из братьев сказал:
— Геронда, боюсь, что этот инцидент вызвал соблазн у прихожан.
— Ты так думаешь? — лицо батюшки погрустнело.
На следующий день, в воскресенье утром, батюшка сидел в своем любимом кресле, и было видно, что служить он не будет. Один священник спросил:
— Вы не будете служить?
— Нет.
— Наверное, плохо спали?
— Нет, спал я достаточно хорошо.
— Болит желудок?
— Нет, и он, можно сказать, не беспокоит.
— Простите, но вчера у меня сложилось впечатление, что сегодня мы с Вами будем служить вместе…
— Послушай, чадо мое. После вчерашней истории с певцом я наложил на себя епитимью — не причащаться сегодня и поэтому не могу служить.
Равнодушие к славе
Однажды некий священник беседовал с батюшкой, а в конце беседы спросил его:
— Отец Епифаний, позвольте мне несколько переработать и издать то, о чем мы только что говорили.
— Конечно, отец мой.
Через какое-то время батюшка, забыв и об этой встрече, и о просьбе, получает книгу священника и звонит автору:
— Батюшка, поздравляю Вас с изданием Вашей книги. Я из нее много почерпнул.
— Но, отец Епифаний, неужели Вы не помните?
— Нет. А что я должен помнить?
— Все это Ваше!
И он напомнил ему о разговоре.
— Геронда, — спросил один из братьев, — почему Вы ничего не напишете по такому-то церковному вопросу? Об этом писали уже все!
— Зачем мне писать, чадо мое? — улыбаясь, сказал он. — За меня уже написали другие. Не успею я что-нибудь сказать, как на следующий день встречаю свои слова в чьей-то журнальной статье. Но меня это мало заботит. Достаточно того, что мои идеи и аргументы становятся известны, пусть даже и без моего имени.
Жертва
— Геронда, — сказал ему однажды духовный сын, — я слышал, что Вас обвиняют в том, что Вы ничем не пожертвовали ради Христа.
— Чадо мое, чем мне еще жертвовать? Я уже безвозвратно пожертвовал всем. Пожертвовал местом преподавателя в университете, пожертвовал местом первого секретаря Священного Синода, пожертвовал местом руководителя миссионерского братства, пожертвовал местом настоятеля соборного храма, пожертвовал епископскими кафедрами… У меня осталась одна лишь епитрахилька для исповеди и ничего больше.