Зависимы сейчас
Шрифт:
— Помнишь, в восьмом классе ты покупал мне журналы и вырывал все страницы, где были только девчачьи части тела?
Он смеется.
— Это было не совсем бескорыстно. Я думал, чем больше ты будешь мастурбировать, тем меньше у тебя будет секса с настоящими парнями.
— Хм... — полагаю, в этом есть смысл. — Знаешь ли ты, что я выбрасывала твои бутылки Everclear? — признаюсь я с ухмылкой. Ликер был настолько крепким, что Ло пугал меня всякий раз, когда доставал бутылку из шкафа. Думаю, я слишком боялась нарушать нашу систему, чтобы сказать ему об этом, поэтому я сделала следующее.
—
Приятно осознавать, что мы прикрывали друг друга, даже если казалось, что нам все равно.
— Я никогда не говорила тебе, — тихо говорю я, — но я всегда беспокоилась о твоем здоровье. Твоя печень...
Мы обычно не говорим о рисках, по крайней мере, никогда раньше этого не делали. Но каким-то образом, объединившись вместе, чтобы противостоять злому доктору Шоковой терапии, мы стали ближе по-другому.
Он делает длинный вдох.
— Я знаю, Лил. И это одна из причин, по которой я не могу снова пить.
Я хмурюсь.
— Что ты имеешь в виду?
— В реабилитационном центре мы должны проходить все эти медицинские тесты, и врачи в общем-то сказали мне, что если я продолжу в том же духе, что и раньше, то нанесу серьезный, непоправимый вред своей печени.
Мои глаза внезапно начинают гореть, наворачиваются беззвучные слезы.
— Почему ты не рассказал мне раньше?
— Потому что я знал, что ты расстроишься и, возможно, будешь винить себя, — говорит он, — но это не твоя вина, — он смотрит на меня, а потом снова на дорогу. — Лил, пожалуйста, не плачь. Это правда не твоя вина, и я в порядке. Со мной всё в порядке.
— Но всё могло бы быть не так, — я вытираю глаза и качаю головой. — И как это может быть не моей виной, Ло? Я поощряла твою зависимость всю нашу жизнь. Я должна была...
— Что? — грубо говорит он. — Что ты могла сделать? Сказать мне остановиться? Я бы не сделал этого. Физически отнять бутылки? Я бы тебя возненавидел. Настучать отцу? Ему бы было похер. Единственный человек, который мог меня остановить — это я сам.
— Я могла бы что-то сделать.
Я не могу сидеть здесь и делать вид, что я ни в чем не виновата. Я иногда снабжала его выпивкой. Я способствовала его зависимости.
— Ты делала что-то. Ты была рядом со мной, когда больше никого не было, — он едет по другой улице и включает фары, когда солнце садится. — И Лил... — его глаза на мгновение встречаются с моими. — Если ты собираешься винить себя за то, что поощряла мою зависимость, то я должен взять на себя вину за то, что поощрял твою.
— Это не одно и то же. Твоя зависимость может убить тебя.
— А те мужчины, с которыми ты спала, не могли избить тебя? Ты не могла заразиться венерической болезнью или ВИЧ? Я позволял тебе рисковать, а ты позволяла рисковать мне, — он резко поворачивает налево, и я прижимаюсь к двери. — Как насчет того, чтобы считать, что мы квиты? А потом мы заключим договор, чтобы никогда больше этого не делать.
— Хорошо, — говорю я. — Пожмём друг другу руки?
Его губы озорно приподнимаются.
— Мы можем сделать что-то получше.
Он думает о том же, о чем и я?
— Например...
Он смеется.
—
Охххх. Да. Нет. Подождите.
— Мы не должны.
Его брови хмурятся, но он не отрывает взгляда от дороги, так как дождь усиливается.
— Почему нет? Ты, возможно, захочешь тщательно подумать над своим ответом. Если он начинается или заканчивается именем Оливер Эванс, я катапультируюсь с этого места.
— Это девиантно.
Ло издаёт протяжный стон.
— Пожалуйста, ради всего святого, никогда больше не произноси это слово.
— Ну так и есть.
— Единственное, что является ненормальным, это то, через что тебя проводит этот психиатр. Тебя не должны бить током за то, что тебя возбуждают эти фотографии. Я становлюсь наполовину твёрдым, глядя на них.
Я хмурюсь.
— Правда?
— Да! — говорит он, полусмеясь. — Любой человек так бы сделал, Лил. Даже если бы я считал аверсивную терапию этичной, а я так не считаю, я бы рекомендовал её только тем, кто смотрит на эти фотографии с мыслями о насилии. Например, об изнасиловании или растлении детей. Ты не педофил. Тот факт, что он относится к тебе, как к таковой, убивает меня.
Я смотрю, как дождь хлещет по окну, пока обдумываю это. Нет ничего странного в том, чтобы возбуждаться от них, но неправильно компульсивно злоупотреблять порнографией. Это звучит правильно.
— Эй, — говорит Ло, снова требуя моего внимания. Я поворачиваюсь к нему, и он бросает на меня тяжелый взгляд, его глаза мечутся между дорогой и мной. — Если его методы терапии дурят тебе голову, то ты должна прекратить сеансы.
— Я в порядке, честно. Разговоры с тобой помогают.
Он берет меня за руку и целует мою ладонь.
— Итак, мы сходили на наши соответствующие пресс-конференции, закончили с публичными извинениями, — перечисляю я. — Я хожу к своему новому терапевту. Всё, что у нас осталось, это свадьба, а после неё я получу свой трастовый фонд. Мои родители должны полностью простить меня, и все вернется в нормальное русло — ну или настолько нормальное, насколько это возможно.
Раз в неделю отец действительно звонит мне, чтобы пообщаться. Он даже сказал мне, что гордится тем, что я хожу к этому психиатру. После всего того, что я сделала его компании — после всего, через что он прошел, — того, что он сказал мне, что гордится мной, было достаточно, чтобы вызвать слезы счастья. Я не могу испортить это.
Моя мать потребует больше изящества, чтобы завоевать её, и я знаю, что она не будет полностью довольна до свадьбы. Я больше не могу позволить себе оступиться.
— А что, если они не захотят? — тихо говорит Ло.
— Что?
— Ты никогда не думала, что, возможно, даже после того, как ты все это сделаешь, твоя мама все равно не простит тебя?
Я качаю головой, не желая верить, что она может быть настолько жестокой.
— Она должна.
Но то, как Ло смотрит на дорогу, будто он видит более холодное будущее, чем то тепло, которое запланировала я, заставляет меня волноваться.