Зависть богов, или Последнее танго в Москве
Шрифт:
Помочь, помочь… Десять двадцать шесть. Нужно отвлечься.
Теперь она бесцельно бродила по маленькой квартире, от стены к стене, из комнаты в кухню… Ночные дороги, размытые недавними ливнями… У шофера глаза слипаются от недосыпа… Гони от себя эти мысли. Займись делом. Отвлекись.
Можно сделать салат. Вот мясистые краснобокие увальни, сладкие, спелые волжские помидоры, «бычье сердце». И зелень. Соль Соня выклянчила у соседки по этажу — звонила в чужую дверь, смеялась, что-то смущенно объясняя. Два часа назад, совсем недавно,
«Это мой муж». Половина одиннадцатого. Соня стояла у плиты, тупо глядя в стену. «Мой муж». Не нужно было этого говорить.
Соня присела возле кухонного стола.
Вот его зелено-золотые дулевские чашки. И деревянная, старинная, эльзасская кофемолка, доставшаяся Андре от деда. Он всюду возит ее с собой. Он принес ее сюда, потому что теперь его дом здесь. Вчера утром он торжественно поставил кофемолку на подоконник Кофейные зерна нужно измельчать только в фамильной деревянной кофемолке. Никакого металла! Только дерево, старое дерево. Тогда молотый кофе сохранит свой подлинный аромат. «Все должно быть настоящим, Соня». Настоящий кофе. И вино настоящее. И слова, которые мы говорим друг другу. И чувства, которые мы испытываем.
Половина двенадцатого. Звонок в дверь. Андрюшин, настойчивый, долгий.
Соня вскочила. Звонок в дверь всего-навсего, но этот звонок равен чуду, он мгновенно переместил Соню из отчаяния в ослепительную радость, настоящую, подлинную, «плезьон де ля ви»!
Ох уж этот замок, Андре сам его выломал, сам вчера колдовал над ним два часа кряду… Сейчас, подожди секунду!
Соня распахнула дверь настежь, и сердце ее упало. Господи, сразу и не вспомнишь… Лицо из другой жизни, той, о которой не хочется вспоминать. Которая почти забыта.
— Я войду? — спросила Канцероген.
Соня молча смотрела на нее, сквозь нее, не слыша ее, не видя.
— Понятно. Ты не одна, — кивнула Катя. — Тогда я тебя на улице подожду. Выйди на пять минут, это важно.
— Я одна, — возразила Соня бесцветным голосом.
Канцероген снова кивнула, не двигаясь с места. Интонации ее голоса, взгляд измученных, запавших глаз были такими же неживыми, как и у Сони.
— Входи. — Соня посторонилась, впуская ее в квартиру.
Канцероген прошла в комнату и села на единственный стул.
— Красивая лампа, — сказала она. Голос ее был ровен и пуст.
— Ты как меня нашла? — спросила Соня, устало прислонившись к стене.
— Ирка… твоя… дала адрес, — с усилием пояснила Канцероген, по-прежнему глядя на лампу.
— Ирка… Трепло, — невнятно выдавила Соня.
Они перебрасывались этими короткими, вымученными фразами, почти не слыша друг друга. А зачем она вообще пришла, Канцероген?
— Она не трепло, —
Ужас, смертный ужас. Соня уже все поняла и вжалась в стену, спиной, плечами, затылком, ладонями рук. Не говори! Не надо!
— Фридрих умер, — сказала Канцероген. — Алла уже вылетела в Казань. Эта Матлюба… Она пошла к своему мужу, чтобы договориться о разводе. А Фридрих ждал ее у подъезда. Она вышла и говорит: «Я с ним остаюсь. А ты уезжай обратно». Фридрих сказал: «Хорошо». Пошел на вокзал, купил билет. Упал возле кассы и умер. Сердце.
Канцероген замолчала. Она и так говорила слишком долго. Она устала. Теперь она сидела молча, медленно собираясь с силами, глядя на Сонину лампу, и Соня глядела на эту лампу, стоя возле стены.
Фридрих умер. Упал и умер. Сердце.
Он старше Сони. Он всегда опережал ее на полшага. А Соня шла следом. След в след. Они как два близнеца, связанных незримо, но прочно.
Он пошел на вокзал. И умер. Сердце.
— Я пойду. — Катя поднялась со стула и взглянула на Соню, приросшую к стене. — Я должна была тебе рассказать. Алла его привезет. Я тебе позвоню. Я позвоню?
Соня кивнула. Андре не придет. Фридрих умер. Он пошел на вокзал. Он старше. Он всегда опережал ее на полшага.
Канцероген ушла. Андре не придет. Фридриха больше нет. Нужно отойти от стены. Добраться до постели. Лечь и уснуть.
Уснуть. А лампа пускай горит. Чтобы ее погасить, нужно подойти к столу. Но на это нет сил. Их вообще нет.
Ладно, есть выход. Можно сползти вниз по стене, сесть на пол, лечь. Это паркет, дерево, оно теплое. Она ляжет на пол и уснет.
Он пошел на вокзал. Купил билет. Упал и умер.
Соня сползла вниз по стене и легла на бок, почти сразу же закрыв глаза. Тихий ночной дождь шумел за окном.
3 сентября 1983 года
Глухой ровный гул. Соня в самолете. Куда она летит? Где Сережа, Сашка?
Она летит одна. Куда? Зачем?
Рядом с ней, в соседнем кресле, сидит незнакомый мужчина. Глаза его закрыты, он спит и ровно дышит во сне. У него азиатское скуластое маленькое лицо, тонкие губы плотно сжаты. На коленях лежит газета, это «Санди телеграф», Соня знает.
— Это за первое число? — спрашивает она и тянет руку к газете. — Вы позволите?
Почему она ведет себя так бесцеремонно? Зачем задает ему этот вопрос, он же не слышит ее, он спит.
— Да, конечно, — отвечает он, не открывая глаз. — Но вы не успеете. Вы не успеете заварить для него шиповник. Во Франции не растет шиповник. Вы не успеете. Мы падаем.
Соня открыла глаза. Она лежала на полу возле стены. Левая нога от бедра до щиколотки затекла, Соня не чувствует ее. Нужно сесть, растереть, размять ладонью затекшую ногу. И спину, и плечо… Вот так Теперь нужно подняться.