Заводная и другие (сборник)
Шрифт:
Все равно призраков кругом много – спроси любого. Каждый – жертва «Агрогена», «ПурКалории» и им подобных.
– По поводу слов твоей бабушки – не принимай на свой счет. Однажды в полнолуние я видел, как пхи толпились и возле министерства природы – несколько десятков сразу, – говорит Джайди и продолжает с грустной улыбкой: – Вряд ли тут можно что-то исправить. Я как подумаю, среди чего растут Ниват и Сурат… – Он обрывает себя, не желая открываться Канье больше, чем хотел бы. – Да ладно, мы дали отличный бой. Еще бы взять за жабры какого-нибудь начальника «Агрогена»
– Вы, наверное, тоже не переродитесь. Вы слишком хороший для такой адской жизни.
– Ели повезет – воплощусь в Де-Мойне и подорву их генхакерские лаборатории.
– Хорошо бы так.
Что-то в голосе Каньи настораживает Джайди.
– Что тебя беспокоит? Почему такая грустная? Я вот уверен, что мы появимся в каком-нибудь прекрасном месте. Оба – и ты, и я. Только подумай, сколько добра мы сотворили за одну прошлую ночь. Когда мы подожгли груз, я подумал, что эти таможенники-хийя вот-вот обделаются.
– Похоже, они никогда не встречали белых кителей, которых нельзя подкупить, – зло бросает Канья и этим тут же убивает все его хорошее настроение. Неудивительно, что в министерстве ее никто не любит.
– Да, так и есть. Берут все. Жизнь изменилась. Самого плохого люди уже не помнят и не боятся, что могут стать такими же, как раньше.
– А вы, связавшись с Торговлей, все глубже лезете кобре в пасть. После переворота двенадцатого декабря генерал Прача и министр Аккарат ходят кругами друг возле друга и только и делают, что ищут новый повод для драки. Их вражда никуда не делась. А вы еще сильнее разозлили Аккарата. Все теперь стало так шатко…
– Да, насчет своей выгоды я всегда был слишком джай рон. Чайя меня в этом тоже упрекает. Вот почему я и держу тебя рядом. Впрочем, об Аккарате не стоит беспокоиться – поплюет ядом и утихнет. Он, может, и недоволен, но у генерала Прачи слишком много сторонников в армии, для новой попытки переворота хватит. После того как умер премьер-министр Суравонг, у Аккарата ничего, кроме денег, не осталось, он в изоляции. У него никакой поддержки – ни мегадонтов, ни танков. Бумажный тигр. И это ему хороший урок.
– Он опасен.
Джайди бросает на Канью серьезный взгляд.
– Кобры тоже. И мегадонты. И цибискоз. Кругом вообще сплошные опасности. А Аккарат… – Он пожимает плечами: – Что сделано, то сделано. Ничего уже не изменишь. Так зачем переживать? Май пен рай [50] . Выбрось из головы.
– Все равно вам надо быть поосторожней.
– Думаешь о том, на якорной площадке, которого Сомчай заметил? Он тебя напугал?
– Нет.
– Надо же. А вот я напугался. – Джайди оценивающе смотрит на Канью – решает, сколько правды можно ей доверить. – У меня очень нехорошее предчувствие.
50
Философская
– Серьезно? – Девушка поражена. – Вы напугались одного несчастного человека?
– Ну, уж не так, чтобы убежать и спрятаться за юбку жены… Я видел его раньше.
– Вы не рассказывали.
– Да я и сам поначалу не был уверен. Похоже, он из Торговли. – Джайди ненадолго задумывается. – Видимо, на меня опять открыли охоту. Может, снова попробуют убить. Что скажешь?
– Не посмеют. Вас же поддержала ее величество.
Он гладит себя пальцем по смуглой шее вдоль старого белого шрама, оставленного выстрелом из пружинного ружья.
– Не посмеют даже после якорных площадок?
– Тогда я назначу вам телохранителя, – с неожиданной злостью говорит Канья.
Эта вспышка заставляет Джайди захохотать, но на душе становится теплее и спокойней.
– Ты хорошая девушка, но я буду дурак, если возьму охрану. Все же поймут, что мне страшно. Какой я после этого тигр? На вот, поешь. – Он кладет Канье на тарелку еще рыбы.
– Я наелась.
– Брось, все свои. Ешь.
– Наймите телохранителя. Очень прошу.
– А я доверю свою охрану тебе. Этого будет вполне достаточно.
Девушка вздрагивает. Джайди забавляет ее смущение, но он не подает вида.
«Ах, Канья. Каждому в жизни приходится делать выбор. Я свой сделал, но у тебя собственная камма».
Потом продолжает вслух:
– Поешь. Вон какая худющая.
Канья отодвигает тарелку.
– Что-то я не голодная в последние дни.
– Людям еды не хватает, а она «не голодная».
Девушка делает недовольное лицо и подцепляет ложкой ломтик рыбы.
Джайди откладывает вилку и мотает головой:
– И все-таки: в чем дело? Ты угрюмей, чем всегда. Такой вид, будто родного брата похоронила. Что случилось-то?
– Да ничего. Правда ничего. Просто есть не хочется.
– Докладывайте, лейтенант. Говорите все как есть. Это приказ. Вы хороший офицер, и я не могу смотреть, как вы маетесь. Мне не нравятся кислые лица моих людей, будь они хоть трижды родом из Исаана.
Пока девушка, скривив губы, подбирает нужные слова, Джайди задумывается, вел ли себя по отношению к ней когда-нибудь тактично. Вряд ли. Всегда напирал, легко приходил в ярость. А вот Канья, эта мрачная Канья – она, наоборот, всегда джай йен. Никакого санука, но непременно джай йен.
Джайди терпеливо ждет, надеясь наконец-то услышать историю ее жизни – как есть, со всеми горькими подробностями, но вместо этого, к его изумлению, девушка, страшно смущаясь, почти шепотом произносит:
– Кое-кто из наших жалуется, что вы мало принимаете добровольных пожертвований.
– Что?! – Он подпрыгивает на месте и таращит на нее глаза. – Мы так вообще не делаем. Мы – другие, и гордимся этим.
Канья торопливо кивает.
– Вас за это и любят – газеты, печатные листки… Люди тоже любят.