Заводная ракета
Шрифт:
Туллия верила, что все планеты и звезды были осколками, оставшимися после уничтожения гигантского первородного мира из прошлого. У Ялды на этот счет были сомнения; гравитационное притяжение столь концентрированной материи должно было достигать колоссальной величины. С трудом верилось, что даже стихийный пожар, разгоревшийся в соляритовом пласте, пронизывавшем глубины этой пра-планеты, мог раздробить ее на множество осколков и разбросать возникшие в результате миры по всему космосу. С другой стороны, по сравнению с горючими минералами прошлых эпох, солярит мог быть всего лишь детской игрушкой. Ожидать, что вещество, разбросавшее миры в космической
К середине дня Ялда начала чувствовать усталость. Поначалу крутой подъем тропинки, казалось, обещал недолгий путь — чем быстрее она поднималась к своей цели, тем лучше. Теперь же недостаток отдыха на этом бесконечном восхождении не вызывал ничего, кроме раздражения.
Ялда держалась на одном только упрямстве, и упрямство это сыграло с ней злую шутку. Когда приступы тошноты и колотившая ее дрожь вынудили Ялду остановиться, она, наконец-то, поняла, что с собой сотворила. Она не обращала внимания на симптомы, воспринимая их как обычные признаки усталости, и продолжала убеждать себя в том, что сможет преодолеть их силой воли.
Проклиная свою глупость, она легла на тропинку и попыталась остудить себя о неровные обломки раздробленной породы; из-за охватившей ее слабости и тошноты найти полноценную земляную постель ей было уже не под силу. Она чувствовала, как жар перемещается по ее телу — жгучее ощущение, которое искало выход, как рой попавших в ловушку паразитов. От мысли о том, что она может умереть прямо на этом месте, ей стало стыдно; у нее не было оправданий, ведь ей объяснили, как нужно себя вести. Победоносно сославшись на ее расчлененный труп, Людовико больше не допустит женщин к работе в обсерватории. «Вы только посмотрите на размеры этого распухшего существа! Отношение площади поверхности к массе у нее в два с лишним раза меньше, чем у мужчины! Неужели она надеялась выжить в тяжелых условиях на такой высоте?»
Когда наступила ночь, Ялда попыталась встать на ноги; с третьей попытки ей это удалось. Дрожь и тошнота ее по-прежнему не отпускали. Она достала из тележки лопатку и сошла с тропинки; поблизости не было обнаженной почвы, но зато росли кустарники, и Ялда решила, что ей хватит сил, чтобы вырвать их из земли. Она бы сделала это одними пальцами, но болезнь лишила ее сил, и теперь конечности, которые она отрастила на своем теле, оказались слишком слабыми, чтобы сдвинуть кусты с места. Надрубив их с помощью лопатки, она сумела переломить достаточно стеблей, чтобы расчистить неглубокий слой почвы. Ялда легла в освободившуюся ямку и, царапаясь кожей о сломанные корни, стала кататься вперед-назад, давя червяков и старясь добиться как можно большей площади контакта.
Через какое-то время она снова пришла в себя и поняла, что разглядывает звезды сквозь пустоту между деревьями. Перед глазами проплывали фрагменты галлюцинаций; она помнила, как вообразила, будто уже находится в обсерватории и настраивает оборудование, удивляясь тому, что цвета звездного шлейфа никак не хотят сливаться друг с другом. Она решила, что светящиеся цветы у нее над головой были дефектами оптики — поверхностями, на которых из-за ухабистой дороги появились сколы, рассеивающие паразитный свет во всех направлениях.
Созерцая невозмутимое сияние этих цветов, Ялда задавалась вопросом, почему природа
Ялда с трудом поднялась на ноги и вернулась на тропинку. Ее сознание было все еще слегка перекошено; ей показалось странным, что тележка так долго простояла нетронутой. За такое время она бы наверняка попалась на глаза какому-нибудь прохожему, который бы отправился на поиски ее хозяйки — или, не найдя таковой, обшарил бы ее в поисках чего-нибудь ценного.
Хотя… нет.
Она взяла из тележки каравай, и, усевшись на землю, съела половину; после этого ее тело неожиданно дало понять, что с него хватит. Она отдохнула пару махов, чтобы примириться со своим ужином, а затем снова отправилась в путь — на этот раз она шла медленно и внимательно следила за тревожными симптомами.
Когда Ялда подходила к обсерватории, Солнце уже начало опускаться над равниной, еще больше запутывая пыльные бурые каналы своими тенями. Ренато сидел снаружи; он не знал, кто именно придет ему смену, зато был знаком с расписанием, а Ялда опаздывала.
Ялда не удержалась и поприветствовала его громким окликом, но даже до нее слова дошли приглушенными и в искаженном виде. Ее уже предупредили, что собеседник, к которому она попытается обратиться, вместо речи услышит лишь неразборчивый шум. Подойдя ближе, она увидела на груди Ренато слова:
— Почему так долго?
— Слишком часто останавливалась, чтобы полюбоваться видами, — ответила она.
— Сегодня вечером мне нужно тебе все показать. Ренато дождался подтверждения, что она прочитала это сообщение, а затем вменил его на «Утром я отправляюсь в дорогу». Ялда сомневалась, что Фоско уедет без Ренато, если тот не придет точно в назначенное время, но так как задержка произошла по ее вине, было бы нечестно заставлять Ренато излишне торопиться во время спуска.
Первым делом Ренато показал ей жилые помещения. В обсерватории был кухонный шкаф, который Ялда пополнила припасами из своей тележки, внутренняя постель, которую, как вынужденно признала Ялда, было проще предохранять от сорняков, и кладовка с лампами, горючим и разными инструментами.
— Туалета нет, — написал Ренато. — Извини.
— Я выросла на ферме, — ответила Ялда.
Запасов бумаги и краски в кабинете по-прежнему было предостаточно; немного того и другого Ялда принесла с собой. Для черновиков, кратких записей и грубых расчетов она привыкла пользоваться собственной кожей, а бумагу берегла для окончательных и тщательно проработанных результатов.