Завтра нас похоронят (авторская редакция)

Ригби Эл

Выжившие ученые, конечно, выдирали наши волосы, брали кровь, загоняли нас под рентгены. Они искали болезни, мутацию или хоть что-то. Нашли кое-что необычное: у всех у нас был какой-то дефект в маленькой мозговой железе. Эта железа называется сложным словом на латыни; моя вторая мама, мама-судья, выговорила бы его с легкостью. У меня же оно все время выпадает из памяти. Гипофиз. Да, слово – гипофиз. Такой диагноз нам и поставили, «дефект гипофиза», вот только он ни о чем не говорил. Это ведь не заразно? Не должно убивать других? Не должно вообще ни на что влиять? Ученые оказались не правы. Кое на что дефект влиял, но это открылось позже.

А тогда, после около года

исследований, подопытных распустили: взрослые уже старались меньше контактировать с нами. Они боялись, что мы все-таки разносим неизвестную, не выявляемую нынешней диагностикой заразу. Они решили, что дефект – просто «тревожный звоночек», единственный симптом, который ловят датчики и приборы. И от неизвестности: что затаилось в нашей крови, нашем дыхании, под нашей кожей – было особенно страшно.

Больше мы не шли жить в чужие дома. Мы ведь тоже умеем жалеть и, хотя мы не врачи, поняли, что большая часть взрослых тоже больна: злобой, ужасом. Так началась охота на ведьм. Нет, я ошибаюсь, Охота на детей, из-за которой наша страна уничтожает сама себя, дикая охота, из-за которой от нас отвернулся весь мир. Никому не нужен друг и союзник, готовый на «избиение младенцев». Так это зовут в Библии?

Охота длилась несколько лет. Мы приспособились жить по-новому. Нас выгоняли – мы селились в подвалах, на свалках, в лесах. Нас отстреливали – мы научились отнимать или красть оружие и стрелять в ответ. Нам не продавали еду – мы маскировались под взрослых, чтобы ее купить, или воровали, такое случалось чаще.

Сейчас ужасы в прошлом. Нас оставили в покое, примирившись с нашим существованием, как примиряются с существованием, например, крыс. Кстати, так нас и зовут – «крысята», потому что один политик придумал «пометить» нас особым образом. Из-за него почти сразу после второй волны смертей нас начали отлавливать и клеймить. У каждого на правой руке, между большим и указательным пальцем, выжгли черное изображение крысы.

Есть у нас другое название – «не живые – не мертвые». Оно менее унизительно, но страшнее. Мы действительно словно не живые и не мертвецы. Мы не растем. Не взрослеем. Девочки бесплодны, наши месячные прекратились. Вот что сделал непонятный «дефект». Маленькая железа, как говорил доктор, обследовавший меня, отвечает за много разных вещей, за то, чтобы люди старели, – в том числе. Некоторые ребята наивно считают свою «вечную юность» бессмертием, я же думаю иначе: мы просто можем умереть в любой момент. Не поседев, не покрывшись морщинами, взять – и умереть. Страна будущих покойников, вот мы кто. Новых детей рожают мало, немногие рискуют жизнью, чтобы дать эту жизнь кому-то еще. Да, люди боятся, несмотря на то, что не было еще ни одной смерти из-за «nuovа» – зачатых после того проклятого Рождества. А мы прячемся, всегда прячемся, будто нас нет. Некоторые взрослые оставляют нам еду или деньги возле убежищ. Они тоже опасаются к нам прикасаться, но поддерживают хотя бы так, по мере сил, которых у них теперь не больше, чем у нас.

Мое имя – Вэрди Варденга. Я не великая предводительница «крысиного» войска, не избранная революционерка и не та, кто знает, как положить окружающему нас аду конец. Я лишь дуреха, попавшаяся с краденым портмоне. И я стою перед главным комиссаром городского Надзорного управления Рихардом Ланном.

Часть I

Гайки

Комиссар

[Надзорное управление]

Ночь была погано дождливая и темная. Хотелось домой. Выпить стакан чего-нибудь, оставшегося от лучших времен, отключиться до утра, а по возвращении формально отписаться о том, почему задержанный «крысенок» избит до смерти.

Это было бы несложно, существовала стандартная формулировка. «Попытка сопротивления» – кривая, но работающая, хотя большинство задержанных «крысят» давно не сопротивлялись. Рихард Ланн посмотрел на часы и скривился: конечно, желанию осуществиться не дано.

Вэрди Варденга застыла перед ним, обхватив правой ладонью левое запястье. Мокрые лохмотья, бывшие когда-то красной толстовкой и джинсами, липли к телу, с темных волос капало. Уголки губ подрагивали, то ли насмешливо, то ли нервно. На столе между Ланном и Маленькой разбойницей – иначе он ее про себя не называл – лежал кошелек.

– Снова за старое? – хрипло спросил Рихард. – Сколько я говорю тебе не соваться в мою часть города?

Девчонка кивнула, дерзко и одновременно устало улыбнулась. Ланн остановил взгляд на ее пальцах – бледных, с выраженными фалангами, но изящными кончиками. Господи, как она ему осточертела, как осточертели все они и весь этот треп. Мысль была спонтанно-острая, вроде вспышки молнии. Вскочив, Рихард рыкнул:

– Лыбишься? Да я тебя к чертовой матери закопаю, дрянь!

Но дешевая попытка устрашения не удалась. Вэрди подняла голову и провела языком по ярко-алым полным губам: нижняя слегка выступала, придавая лицу – даже сейчас – капризный и кокетливый вид. А голубые глаза смотрели холодно и надменно.

– Знаете, а я не против оказываться иногда тут. У вас тепло. И вы не станете бить меня, поскольку боитесь заразы. Может… вас потрогать?

И она дурашливо протянула руку, зашевелила в воздухе пальцами. Эти пальцы хотелось сломать, но Ланн стоял недвижно, навалившись ладонями на засыпанный пеплом стол. Его мутило, и он не сводил взгляда с решительного лица – лица девчонки, которая была четырнадцатилетней уже четырнадцать лет.

– Играешь со мной… Доиграешься, Вэрди.

Взгляд равнодушно скользнул по его шее, плечам, груди. Рихард чувствовал себя отвратно, будто девчонка водила по нему раскаленным прутом. Рука невольно поднялась для привычного защитного жеста – поправить собранные в хвост волосы, сильно поседевшие, хотя ему было всего сорок девять. Из них двадцать шесть на службе, а в течение последних он каждую пару месяцев ловил Вэрди Варденгу на кражах. Раз за разом он отпускал ее после одинаковых в своей бессмысленности диалогов. За такое воровство не было велено сажать, приказ сверху: в тюрьме взрослые заключенные, которые тоже могут заразиться. Дрянь прекрасно это знала, потому нарывалась.

Вэрди опустила руку и сделала шажок вперед. Ланн тут же сел обратно на стул и уперся локтями в поверхность стола. Она приблизилась еще немного.

– Вы выглядите таким усталым…

– Не дыши на меня.

И снова эта ее разбойничья ухмылка.

– Бросьте, я все же на самом деле не крыса, не болею чумой.

– Мне все равно, чем ты болеешь. Я этим болеть не хочу.

– Неужели так боитесь умереть? – Она приподняла брови и оглядела полупустой кабинет. – Вам есть за что держаться? Тут тухло.

– Найдется.

– Ну хорошо… – Вэрди зевнула с видом королевы, подписавшей помилование. – Я вас пощажу. Дадите кошелек? Все равно вам ведь не найти хозяина…

– Забирай, – устало отозвался он и через стол толкнул украденную вещь ей навстречу.

Девчонка снова протянула руку, склонила голову, волосы упали на лоб. Все-таки красивая… очень красивая, выросла бы в настоящую фройляйн, если бы выросла. Но не вырастет; пара лет – и где-нибудь сдохнет, «крысята» часто подыхают от болезней или голода. А может, умрет просто так, ведь неизвестно, сколько отпущено этим странным нестареющим детям… Детям ли? Кто они теперь? Тронутые католики вовсе говорят: бесы.