Завтра не наступит никогда
Шрифт:
– Так… – начал эксперт противным низким голосом. – Умерла точно от черепно-мозговой. На вид лет двадцать пять – тридцать. Умерла чуть больше часа назад. Прямо в этом месте, не ворохнулась. И как же это тебя, девонька, угораздило? Чего же лифтом не воспользовалась?.. Следов насилия не имеется при поверхностном осмотре. Одежда в порядке. И на грабеж, слышь, Гена, не похоже. Вот сумка дамочки. На-ка взгляни на предмет документиков.
Документов в сумке не оказалось. Зато в правом кармане яркого, нарядного плаща
– Быстрова, – быстро зачитал прокурорский.
Это он в перчатках по ее карманам шарил, пока Орлов в сумочке погибшей рылся.
– Как, как ты сказал?! – Орлов чуть сумку не выронил. – Как фамилия?!
– Быстрова. А что, знакомая, что ли?
– Опаньки! – присвистнул Орлов. – Только сегодня…
– Что сегодня?! – тут же прилип прокурорский, сличая фотографию на водительском удостоверении с лицом погибшей женщины. – Ты не темни, Орлов, не темни! Вечно вы, опера, мутите все за нашими спинами.
– Нечего мне мутить, – пробурчал Гена и отвернулся, продолжая копаться в сумочке погибшей.
Не скажет он ему ничего пока. Он наперед никогда не забегал. Планами в расследовании ни с кем не делился, терпеть не мог. Мало ли что папаша Шлюпиковой с горя брякнуть мог, что же, сразу и ему языком трындеть? Нет, господа, потому и раскрываемость у Орлова самая высокая, и ошибок практически не бывает. Почему не бывает? А потому, что он их совершает в одиночку, никого не посвящая в свои размышления. Нет, раньше, когда свои ребята в отделе работали, он с ними сообща, а вот теперь, когда один остался, не станет он языком молоть.
А Удалова…
Ей еще предстоит стать своим парнем в доску. И где, интересно, носит ее? Неужели правда на поиски того парня бросилась, при котором Маша Гаврилова угрожала Шлюпиковой? Ну-ну, Влада Владимировна, дерзайте, как говорится.
– Ладно, теперь еще место жительства этой дамы установить нужно и тогда…
– Стоп! – Орлов напрягся. – А она, что же, не в этом подъезде жила?
– Соседи ее не узнали. Побеседовали, пока ты в сумке рылся, – поддел его прокурорский. – Паспорта при ней нет. В водительском удостоверении точного адреса не бывает, ты же знаешь.
– Так пробить можно через ГИБДД, – подсказал рассеянно Орлов, что-то не давало ему покоя, сам не знал что.
– Можно.
– Слушай, а что еще говорили соседи? – вспомнил он наконец то, что его тревожило. – Они что-то еще говорили, я краем уха слыхал.
– Они сказали, что убитая очень похожа на одну даму из их подъезда, но, мол, это точно не она. Но похожа сильно.
– А дамы, конечно, дома не оказалось? – догадался тут же Гена.
– Не оказалось, – сладко улыбнулся ему в лицо прокурорский. – Хочешь, подожди ее возвращения, если время есть. Я лично уезжаю. Меня жена дома ждет.
Ага, жена пол с подогревом намыла и ждет теперь не дождется своего
Он злится, что ли?! Орлов покрутил головой сокрушенно. Точнее, он завидует. Завидует немудреному житейскому счастью, без которого Орлову было очень худо в последнее время.
Что он вообще любил в этой жизни больше всего? Что?!
Работу свою любил до фанатизма. И еще дом свой любил. Только не пустой, какой у него теперь был, а прежний дом свой любил, когда Ольга была с ним рядом. Когда каша рисовая пузырилась в кастрюльке утром. А вечером в картофельном пюре масло плавилось и огромная котлета на краю его тарелки соком исходила. Когда Ольга ворчала на него, что он опять мыльной пеной плитку в ванной забрызгал. И когда домой они с прогулки возвращались и свет в прихожей включали, чтобы тут же начать целоваться, потому что устали делать это украдкой на людях.
Куда все подевалось? Почему не сумел Орлов защитить свой милый дом от интервенции мускулистого каратиста? Занят сильно был, проглядел что-то?
И так ему захотелось вдруг услышать Ольгин голос, что он, невзирая на сто своих зароков, полез в карман за телефоном.
– Оль, привет, – пробормотал он глухо, спрятавшись ото всех за милицейской машиной, пока-то они все соберутся и рассядутся. – Как жизнь?
– Привет, – вздохнула она с усталым возмущением в голосе.
Конечно, возмущается. Оно и понятно, обещал же не беспокоить, а сам…
– Как поживаешь? – настырно спросил Орлов, при этом и сам не знал, какой ответ его бы больше устроил.
Скажет, что хорошо, больно ему сделает. И он станет мучиться потом весь вечер. Вспоминать, сопоставлять, думать, а что же в их совместной жизни было нехорошо.
Скажет, что плохо, он снова будет страдать. Станет переживать за нее, за себя, за них обоих. Ведь не вернется она к нему, даже если он и позовет ее. А он позовет?
Орлов вздохнул – вряд ли. Простить Ольге чужой постели он не сможет. Таким вот он был старомодным в этом вопросе.
Зачем звонит тогда?!
– Ген, ты зачем звонишь-то? – спросила Ольга. – Плохо тебе, что ли?
– Плохо, – кивнул Орлов, задыхаясь.
– Без меня плохо или вообще? – Это она уже начала вредничать.
– И без тебя, и вообще.
– А вообще почему?
– Тяжело, знаешь, в пустой дом после всего этого говна возвращаться.
– Выплеснуть, что ли, не на кого дома? – подковырнула она опять. – То на меня все выплескивал, а то не на кого стало, так, Гена?
– Ладно тебе, когда я выплескивал-то? – возмутился Орлов. – Все же хорошо у нас было. Без скандалов, истерик, а ты… От добра, Оля, добра не ищут.