Завтра не наступит никогда
Шрифт:
– А я вот нашла! – рассвирепела его бывшая гражданская жена. – Хорошо у нас было! Что хорошего-то, Ген?! Вечно я одна! В праздники и будни одна, в выходные одна! Вечно у тебя там кто-то окочуривался! А я ждать должна была?
– А тебе не хотелось?
– Чего?
– Ждать меня не хотелось?
Он понимал, что разговор бестолковый, что ни к чему привести не может, снова будет тупик, снова разругаются, разозлившись друг на друга. А все равно бубнил как заведенный.
– Ждать меня не хотелось, потому что не любила
– Орлов, не начинай опять!
– Чего не начинать, Оль? Ты же любила меня! Говорила, что любила! Врала, да?! Врала?!
Все, подумал он, сейчас она бросит трубку. У них каждый разговор почти этим заканчивался. Он принимался орать, вновь и вновь выясняя отношения, которых давно не было. Она просто отключалась.
– Нет, не врала, Гена, – неожиданно ответила она после продолжительной паузы. – Любила. Конечно, любила. Но ведь все проходит, Ген.
– У меня не прошло. У меня ничего не прошло, Оль. Мне по-прежнему тебя не хватает.
– Меня? Или хозяйки в доме? – Она вздохнула. – Ты же ведь не из таких, Гена. Ты не простишь никогда. Станешь и сам страдать, и меня мучить. Подозревать будешь… Ты же… Ты же не сможешь мне верить, Гена. Разве это жизнь?
Он первым прекратил разговор, ткнув пальцем в крохотную красную трубку на телефоне. Первый раз первым прекратил разговор. Такого не бывало прежде.
Снова все зашло в тупик. На этот раз он вдруг понял, что навсегда. Она была права? Она была права. Он не простит, и страдать будет, и ее измучает своими подозрениями. И это в самом деле не жизнь. А как же тогда?..
Как же ему жить дальше?
…Удалова оказалась на месте и добросовестно корпела над какими-то записями, отложив в сторонку очки со сложенными дужками. Увидала его, переполошилась, тут же очки схватила, дужки распахнула и на нос хотела было водрузить. Но, поймав его насмешливый взгляд, передумала.
– Играешься все, троечница? – кивком Орлов указал на ее очки. – И зачем? Соблазнить меня боялась?
– Типа того, – покраснела Влада.
– А ты не бойся, – он подошел к своему столу, в окно выглянул, потом руку к груди приложил и проговорил: – Рана тут, Удалова. Вот прямо тут рана.
– Не заживает? – перебила она его вопросом.
Он даже подумал, что она насмехается, и быстро оглянулся на нее, но Удалова была серьезна.
– Не заживает, – кивнул он. – Что делать, троечница?
– Что делать, что делать… – забормотала она, перебирая листы протокола допросов. – Теребить, наверное, не надо. Пускай затягивается. Время, оно все лечит.
– Думаешь? – Он снова глянул на нее, но теперь без гнева, с интересом. – Что ты в ранах-то понимаешь, Удалова?
– Кое-что понимаю, Геннадий Васильевич. Не вчера же родилась. Если станете постоянно стремиться увидеть, звонить будете, наблюдать со стороны, выздоровление невозможно.
– Ну вот откуда ты знаешь, что я звоню?! – оборвал он ее с
– Знаю, – она все же не выдержала и очечки снова на носик нацепила.
– Откуда?!
– Потому что сама звонила, – призналась она со вздохом. – И караулила у подъезда, и звонила, и даже следила, как они по нашим местам прогуливаются. Так было больно, что…
– А что потом?
Она снова заинтересовала его, снова у нее это получилось. Прав, наверное, дружбан, советовавший приглядеться к ней повнимательнее. Девочка, видимо, и в самом деле правильная.
– А потом вдруг надоело. – Влада пожала плечами. – Как-то вдруг надоело ковырять свое больное сердце. Устала! И перестала караулить, подсматривать, звонить.
– Прошло?
– Прошло.
– А дома как? Стены не давят?
Вспомнились фиалки на подоконниках, которые он настырно не поливал и все ждал, когда они зачахнут. А потом мучился от того, что загубил и их тоже. Их совместную с Ольгой жизнь ведь он загубил, кто же еще. И тишину вспомнил, которая его каждый день встречала. Нехорошая, неправильная такая тишина. Гулкая и пугающая, не заполненная ничем, кроме одиночества.
– Дома? – Удалова вздохнула, сразу поняв, о чем он. – Дома бывало нехорошо.
– И как выходила из ситуации? Йогой стала заниматься?
– Нет, ремонтом.
– Чем, чем? – не поверил он.
– Ремонт затеяла. Грязи развезла столько, что ноге ступить было негде.
– Раздражало? – Он все больше увлекался, уселся на край своего стола.
– Еще как! Повсюду куски старых обоев, линолеум клоками, ведра, кисти! Бр-рр, как вспомню!
– И что же, помогло?! – Он не мог поверить.
– Еще как помогло. – Удалова улыбнулась отличной белозубой улыбкой. – Когда было о ране в сердце вспоминать, если ладони все в мозолях были, а локти в краске? Долго возилась.
– Нарочно не спешила?
– Поначалу да. Потом уж не чаяла, как завершить. Но точно помогло. Теперь вот работа увлекла.
– И насколько увлеклась ты сегодня работой? – Тут же вспомнив, что он начальник, Орлов приземлился на стул за своим столом.
– Настолько, что нашла того парня, при котором Маша Гаврилова угрожала Шлюпиковой, – похвалилась Удалова, спрятав от него глаза.
Наверняка там самодовольства на три ведра, тут же понял Орлов, но не стал ее огорчать никакими замечаниями. Пускай поликует пока.
– И кто же он?
– Зовут его Сергеем. Работает он в той же фирме, что и погибшая. Кстати, она его не так давно сама туда и устроила. И знаете, Геннадий Васильевич, зачем она это сделала?
– Нет, не знаю. Он мне пока не звонил, – съязвил Орлов.
– Извините, – спохватилась Влада. – А устроила его туда погибшая Шлюпикова для того, чтобы сильно досадить одной из сотрудниц, с кем раньше этот Сергей состоял в весьма тесных отношениях.