Завтрашний ветер. Незнакомка
Шрифт:
— Пожалуйста… Где живет Забамунд? Старейшина?
Тетка равнодушно указала половником на вход.
"Дядя Забамунд" оказался не просто вредным, а очень вредным.
— Вот же дел у ашхана — говорить с какой-то нвах…
Он и не думал скрывать презрение.
— Не желаю слушать болтовню! Я тебя не звал. Убирайся!..
Аррайда вышла из шатра, жмурясь от перехода из полумрака к резкому свету; присела на белый разогретый известняк у порога. Проглотила слезы. Ей хватит упрямства провести в Уршилаку и день, и два, и поймать Нибани безо всяких сторонних разрешений. Лишь бы та тоже не отказалась
Она не должна вернуться к Каю ни с чем. Просто не может.
Старейшина едва не споткнулся об Аррайду, выходя. Крикнул:
— Ты все еще здесь?!
— Я пришла говорить с Нибани Месой… и с ашханом. И готова сделать продуманные подарки, как велит обычай.
— Не понимаю, какой подарок ты можешь для нас сделать.
Тетка разогнулась от костра, держа на отлете половник:
— У горожан есть лекарства от мора.
— У тебя есть лекарства от мора? — спросил Забамунд.
— Да.
— Покажи руки.
— Зачем?
— Хочу знать, с кем имею дело.
Наемница протянула ладони. Старейшина, как сорока на кость, уставился на три сплетенных знака Храма:
— Ты!.. Пошла отсюда!
— Почему?
Он толкнул ладони Аррайды ей в лицо:
— И скажи своим хозяевам: мы встретим их мечами и стрелами!
— Почему?
— Дрянь! Наглая увертливая дрянь! Они сожгли наших братьев у Призрачных Врат. Уходи! — с ненавистью выдохнул он. — Тебя защищает закон гостеприимства, но мое терпение не безгранично.
Аррайда стерла со щеки его слюну. Кулаком вытерла глаза. Прошла между шатрами, перескочила низкую каменную ограду и стала спускаться с холма к редким зарослям ивы, обозначившим присутствие воды. Хотелось умыться — но не делать же это на глазах тех, кто мог увидеть ее слезы.
Похрустывали под легкими шагами, текли со склона песок и камешки. Наемница стряхнула воду с рук и подняла голову.
Тинувиэль вновь несла молоко в становище. Девочка двигалась изящно, несмотря на тяжелые ведра. Тощая коса ужом прыгала между лопатками.
Арри пошла следом, засмотревшись на эту косу, кусая губы; и представить боясь, что скажет Косадес, когда она вернется ни с чем. Переживая чувство мучительного стыда, наемница настолько отрешилась от реальности, что ветер в затылок и атакующий клекот скального наездника не соединились в одно. Тело сработало самостоятельно.
Жертвой была не Аррайда. Девочка пахла намного вкуснее: не солью и железом, а молоком.
Подпрыгнув, наемница сцепила руки на хвосте твари, нацеленном девочке в спину, дернула на себя. Теряя равновесие, наездник загреб крыльями. Хлопок воздуха толкнул Тинувиэль, она шлепнулась ничком, уронив ведра. Завязки на горловинах лопнули, хлынуло молоко. Тут же Аррайда ударила тварь хвостом о плечо, ломая ему хребет, а та вцепилась ей в левую руку повыше локтя. Тинувиэль полупустым ведром саданула наездника по шее. Что-то хрупнуло, и Аррайда под напором агонизирующего чудовища упала. Кольчужные колечки помешали острым зубам вцепиться достаточно плотно, наемнице удалось оторвать и отбросить четырехкрылое тело с излишне длинными шеей и хвостом. Наездник потрепыхался какое-то время, разбрасывая грязь и острые камушки, и издох.
Аррайда стояла на коленях, зажимая рану. И вправду плечо невезучее.
Сбежались степняки. Тормошили испуганную, но совершенно целую девчонку, что-то спрашивали. Надсадный звон глушил для Аррайды все — это то ли кровь шумела
Сквозь звон вдруг прорезался голос старейшины Забамунда. Давешняя обида на него всколыхнулась, взвилась, как волна.
— Я вызываю тебя на поединок… — прохрипела Аррайда, — за право говорить с ашханом. До смерти.
— Ты безумная. Истечешь кровью прежде, чем я тебя убью…
Наемница скривила рот. Скользкими от крови пальцами ухватилась за пояс, где в кожаных гнездах торчали пузырьки с целящими зельями. Попыталась выцепить наугад.
— Нет, — какая-то данмерка поймала ее за руку. Трудно было разглядеть лицо — лишь бросилось в глаза платье из желтой замши да сверкнули зеленью и брызнули звоном треугольные серьги да подвески на груди. Та… что у костра, с Забамундом… — Неизвестно, какую заразу он нес на зубах. Дай дурной крови вытечь.
— Отвя…
Аррайда шевельнула здоровым плечом. Показалось, она может сейчас порвать руками и зубами все племя, если они посмеют ей мешать. Но тяжелый глубокий голос произнес:
— Ты заслужила право говорить со мной.
Ее подняли под локти сильно и осторожно. Понесли мимо плеска воды, мимо треска пламени и резких чужих голосов. Мимо стука костяных колокольцев, отгоняющих зло. В вязкий запах войлока и тишины. Дыма и крови.
Полог откинули, пропуская широкую розовеющую полосу солнечного света. Аррайда на секунду зажмурилась. До хруста сжала зубы. Пока ее вынимали из кольчуги и подкольчужника, разрезали липнущий к ране рукав, она водила глазами по разделенному надвое узорной деревянной решеткой шатру, по развешанным на белых войлочных стенах коврам и оружию — грубой ковки, как и глядящее на нее сверху лицо вождя. У него не было привычных данмерам черт изысканности и вырождения. Широкие скулы, горбатый нос, и глаза — глубокие, не алые, а багряные — будто вишни, будто кровь из вены или гаснущие угли в очаге. И губы — широкие, чувственные. Ашхан поймал взгляд Аррайды и, словно отгоняя его, тряхнул головой. Рыжеватые волосы упали на глаза.
И одет он был не в шкуры и холст, как соплеменники, а в плотный чешуй — железные перья, нашитые на толстую кожу.
Степняк поднес чашку с питьем. Аррайда глотала, морщилась, когда разбавленное вино бежало по подбородку и попадало за ворот, перетягивая холодом, как плетью.
Голос у вождя оказался глубокий, под стать внешности. Располагающий.
— Я Сул-Матуул, ашхан Уршилаку.
— Я — Нереварин.
Все же Аррайде удалось его уесть. И его, и эту противную тетку в желтом и с серьгами, что занималась раной. Тетка уронила кусок бинта и нагнулась за ним. Перестав наконец-то дергать и теребить, причиняя боль.
— Это… слишком серьезное заявление. Забамунд назвал тебя храмовой гончей…
— Нибани… Меса. Она читает души. Я пришла… поговорить с ней.
Данмерка фыркнула.
— И толкует сны. Но ты не она из нас, — продолжал ашхан.
— Я… знаю…
— Погоди, — он покусал губы, — ты имеешь право оправдаться.
— Мне не в чем…
— Стань своей. Докажи… Принеси из погребальных пещер волшебный лук моего отца.
— Мужчинам — конечно, — бормотала тетка, — хоть ты нвах… Но будь молоденькой да слабой, да ресничками красиво поморгай, и он все — растечется, как жир по сковородке. А вот ты пройди хранителей кладбища, наших духов предков, которым на прелести твои чихать. И вот тогда болтай со мной — хоть упукайся.