Завтрашний ветер
Шрифт:
— Валера.
— И ты, Валера, пожалуйста, не проговорись Владилену Алексеевичу, что знаешь о его беде. Хорошо?
— Ладно.
— Обеспечьте полный покой. Лекарства у него есть. Если что — немедленно сообщите нам в гостиницу.
— Ой, беда! Ой, беда! — запричитала мать.
— До свидания, Ефросинья Васильевна, мне пора на съёмки! До свидания, мальчик…
Она уже дошла до калитки, когда я опомнился и догнал её:
— Тётенька, а где эти съёмки? Можно мне поглядеть?
— Конечно. Можешь пойти со мной.
— Куда вяжешься?! —
Но я уже был за калиткой. Я готов был бежать впереди тётки. Только не знал куда.
Глава 11
На съёмках кино
Как же я сразу не понял, что надо бежать на футбольное поле! Зря они, что ли, набирали целых две команды наших пацанов?
У нас в посёлке есть стадион, самый настоящий, возле самой ГЭС и есть простое футбольное поле.
Так вот кино снимали почему-то не на стадионе, а далеко — на обыкновенном пыльном поле рядом «с совхозными виноградниками. Может, они не слыхали про стадион?
Когда мы с тёткой подошли к виноградникам, там уже стояли все машины киногруппы: и автобус, и легковая, и грузовые фургоны с какими-то гудящими штуками, и прожектора, которые вспыхивали синеватым, слепящим светом, хотя день был и так солнечный. Поодаль были ещё какие-то машины. Много машин.
Пацаны бегали по полю с мячом, только никакой настоящей игры не было, потому что все то и дело останавливались и смотрели на артистов, кинооператора и Владилена Алексеевича, который сидел на раскладном стуле под огромным зонтом и разговаривал с каким-то косматым и бородатым дядькой.
Вокруг них суетились парни с блокнотами, маленькими приборами, непонятными мне. Все они, как на подбор, были в таких же синих техасских брюках с широкими отворотами, как у Владилена Алексеевича.
А рядом в тени виноградника сидели на земле в платочках и простых платьях работницы совхоза. Человек пятнадцать. Никого из них я не знал. Только одна, самая молодая, показалась знакомой.
Я подошёл поближе.
— Что, Сычёв, не узнаёшь?
Я чуть не подпрыгнул от неожиданности — это была Наташка Познанская! Вот так переоделась! Ни за что б не догадался! Смотри ты какая ловкая — в артистки записалась!
— Узнаю, — сказал я нарочно скучным голосом, чтоб не воображала.
— Значит, всё-таки можно узнать? — Наташка обрадовалась. — А я боялась: снимут, а потом никто и не поверит, что это я она самая и есть.
Работницы вокруг засмеялись, и тут я понял, что это всё самые настоящие артистки, только переодетые.
— Ребята! — вдруг сказал Владилен Алексеевич в громкий аппарат, висящий у него на груди. — Я ведь просил вас играть без дураков. Серьёзно. Вас две команды. Начинайте матч. Всё равно снимать по-настоящему сегодня не будем. Это только репетиция. Зато каждый участник выигравшей команды получит по эскимо. Устраивает?
— Ура! — завопили нападающие, защитники и вратари, занимая
— Начинайте! — сказал Владилен Алексеевич и тут же дал знак рукой косматому дядьке.
Тот направился было к артисткам, переодетым работницами совхоза, но тут тощий кинооператор, который, как в засаде, сидел скорчившись в винограднике со своим огромным киноаппаратом, встал во весь рост и крикнул:
— Парик! Поправьте парик на Николае Сергеевиче!
Косматый схватился за голову и неожиданно снял с себя всю шевелюру. На солнце сверкнула его лысая голова, и я сразу узнал в нём того лысого, который вчера ругался, что Владилен Алексеевич сам пошёл удить рыбу.
Тут к нему подскочили какая-то девушка в белом халате и моя знакомая тётка. Они быстро и ловко снова надели шапку волос на голую голову, поправили гребешками каждый вихор.
— Зеркало! — попросил артист.
Девушка в белом халате вынула из кармана обыкновенное круглое зеркальце и подала ему.
— Годится, — сказал артист и обернулся к Владилену Алексеевичу: — Начнём?
Но того на месте не было.
— Вон он, в винограднике, — сказал я.
Тётка и девушка недовольно оглянулись на меня.
— Мальчик, не путайся! — сказала тётка. — Отойди-ка отсюда подальше!
А девушка тут же схватила меня за плечо и отвела далеко в сторону.
— Хочешь смотреть, стой здесь — и ни звука!
Отсюда глядеть было хуже, но я всё равно видел, как Владилен Алексеевич в винограднике глядит через киноаппарат на работниц совхоза и мальчишек, играющих дальше за ними на футбольном поле.
— Готовы? — спросил он негромко у артистов.
Косматый кивнул.
— Мотор! — тихо сказал Владилен Алексеевич.
Засияли нестерпимым светом прожектора. Какой-то парень подскочил к зажужжавшему киноаппарату, щёлкнул перед ним чёрной доской с палочкой и отбежал в сторону.
Косматый подошёл к работницам совхоза и прижал руку к сердцу.
«Ой, бабоньки вы, бабоньки! — забормотал он горьким голосом. — Не о себе пекусь, об вас сострадаю… Не зря говорится в писании: лучше псу живому, чем мёртвому льву…»
«Что же, вы нас за собак считаете?» — спросила самая старая работница.
«Не спеши надсмехаться, сестра моя, — сказал косматый и упал вдруг на колени, — о себе помыслить молю, об жизни за гробом…»
«За гробом ничего нету, дядечка!» — сказала Наташка Познанская.
«Откуда знаешь, милая моя пташка? Человек в космос проник, а в чрево земное не удаётся… Землю адские силы трясут. Города содрогаются, стены рушатся. Геенна огненная велика и обширна. Грешникам муки адские уготованы».
«Какие же муки, дядечка?»
«Вечные, пташка, вечные, сёстры мои. И в печах жарких на сковородах великих гореть будете, и в кипятке крутом вариться…»
Тут одна старушка заплакала.
«А как кусать станут чудища, да по кусочку, по малому, и конца-краю мукам этим не будет, потому что умираем-то мы на веки вечные».