«Зайцем» на Парнас
Шрифт:
Еще она не произнесла ни слова, а Юрий понял, что отвергнут. Он давно думал открыть Ксении сердце, да все не решался, тянул. Получить бы комнату, что ли, может, уверенности бы прибавилось. Признание вырвалось у него нечаянно, отказ Ксении ошеломил его: казалось, на него упала сосна.
— Он… наш, вербовский?
— Нет.
Конечно, как не схватить такую девчонку? Ему еще отец говаривал: «Круг духовитого цветка завсегда полно и пчел и шмелей». Скорее от подавленности, чем из желания узнать больше, Юрий задал новый вопрос:
— Чего ж… не вместе вы?
Они медленно шли по дорожке.
— Василий учится в Москве в Артиллерийской академии, — не сразу ответила Ксения; на Юрия она тоже не смотрела. — Мы переписываемся. А вообще он наш богаевский казак. Мы с детства знаем друг друга.
Одного сейчас боялся Юрий: не упасть бы, не разреветься. Как не ко времени это кино! Ему вдруг и рубаха стала тесной, и ботинки начали жать. Над маковками сосен выросла лиловатая, грифельная тучка, солнце скрылось, дохнул сырой ветерок. Нет, это просто облачко, и вон опять сверху хлынул голубой, сияющий свет, громче залились дрозды, овсянки и даже проклятая кукушка начала отсчитывать кому-то долгие счастливые годы.
— Да сперва все равно надо дипломы получить, — вновь заговорила Ксения. — Я так Василию и поставила. Я уже отослала документы в Воронежский технологический институт. Если выйдешь замуж, какое уж там ученье? А я хочу многое знать, быть инженером… Вот теперь, Юра, вы все знаете. Хотите, останемся друзьями?
Он впервые покосился на Ксению и отвел глаза, будто опалил ресницы.
— Я завсегда ваш друг, Ксения… что ни случись.
Все кинотеатры находились в старом Вербовске: в заводских поселках были только клубы. Молодые люди едва не опоздали и были рады, что в зрительном зале темно и не надо разговаривать. Юрий не понял, о чем был фильм. Какая-то женщина хохотала, как сумасшедшая, в кого-то стреляли. Ему казалось, что он не дождется конца.
После сеанса у него хватило силы пойти провожать Ксению. Но она сказала, что ей надо к подруге, и простилась у автобусной остановки.
В Нововербовск через громадный мост пошел он пешком. Далеко внизу темно блестела вода, проплывали лодки с катающимися, на одной играла гармошка.
Всю ночь Юрий пробродил по лесу, сидел на какой-то лавочке у забора, опять куда-то шел. Он то сжимал кулаки и бормотал сквозь зубы, то подолгу стоял в чаще у сосен, думал. За эти месяцы он хорошо пригляделся к Ксении Ефремовой и оценил не только ее достоинства, но узнал и недостатки. Любит учить. Тоненькая, нежная, кажется, в руках переломится, а норовит на своем настоять. Если бы за него вышла, гляди, закомандовала бы. Не может ничего состряпать… Да, но разве от этого Ксения ему меньше мила? Пусть бы командовала, читала книжки, бренчала на пианино, обед бы он и сам готовил.
«А что как в Москве ее Василия столичная краля закрутит? — сказал он раз вслух. — Променял же я Антонину? Годы молодые».
В другой раз у него сорвалось: «Я добьюсь. Сам стану инженером. Отыщу, где б ни была, и она поймет…»
Ему хотелось устать. Хорошо бы напиться, да поздно, где возьмешь? Вот если бы налетел кто, как на Валерия, ух и подрался бы! Не жалко, если бы и голову проломили.
И Юрий опять шагал по каким-то улицам, перелезал через каменный забор из чужого двора, не представляя,
VIII
Задождило надолго, не по-летнему.
В пятницу после работы Юрий захватил обе пластинки и отправился к Полькиным. Чувство у него было такое, словно он несет не пластинки, а последнее «прости». (Письма Антонины он перестал хранить и рвал с тех пор, как одно из них нашли в его чемодане сожители по комнате и под общий хохот прочитали вслух.) Сердце у Юрия щемило, идти в некогда близкий дом было очень тяжело, но он понимал, что это надо сделать — отрезать все пути назад. Да и неудобно: Антонина давно напоминала, чтобы вернул пластинки.
На его стук никто не ответил. Еще из-за двери с лестничной площадки он услышал в квартире игривые, пронзительные звуки музыки. Наконец соседка открыла английский замок. Юрий вошел в полутемную, заполненную тремя вешалками общую переднюю, и его обдало запахом свежих пирогов с ливером, с капустой, печь которые Олимпиада Васильевна была такая мастерица.
В большой комнате Полькиных шло веселье. Дверь была распахнута, и вместе с режущими звуками аргентинского танго оттуда слышалось бойкое шарканье ног, говор. Две пары молодых людей танцевали между отодвинутым к стене столом, заставленным бутылками, закусками, и широким клеенчатым диваном с высокой спинкой, на полочке которого выстроились семь белых слоников. На стульях разных мастей, видимо занятых у соседей, сидели пожилые гости.
Юрий сразу увидел свою невесту и Валерия Чавинцева. Нежно придерживая Антонину за талию, кружась на узком пятачке, боксер что-то шептал ей на ухо, а она слушала, чуть отвернув голову, пылая щеками, и улыбалась. Чавинцев был в новом костюме, плотно облегавшем широкие плечи, в модном, тонко затянутом шелковом галстуке.
— Кто тут? — выходя из комнаты в переднюю, сказала Олимпиада Васильевна. В руке она несла пустую глубокую тарелку. — А, это ты.
И, даже не кивнув, прошла в кухню.
Музыка прекратилась, а патефонная иголка продолжала шипеть по центру пластинки: из комнаты стали выглядывать. Антонина слегка изменилась в лице, затем гордо выпрямилась, красивые глаза ее настороженно затаились. Видимо, приход Юрия застал ее врасплох, и она не сумела придать лицу то выражение, которое, как маску, надевала на себя при нем. В каком-то замешательстве находился и Валерий Чавинцев. Затем он с медлительным спокойствием переступил через порог, здороваясь, протянул сильную волосатую руку.
— Вот это кто, — сказал он. — А мы гуляем.
— Это хорошо, — ответил Юрий.
— Старый должок принес?
Очевидно, Чавинцеву было известно, что у Юрия оставались полькинские пластинки. Вообще говорил он уже уверенно, как человек близкий дому, его хозяевам.
Гости притихли, смотрели выжидательно. Соседка, открывшая Юрию дверь, дипломатично поджала губы. Хозяин сидел развалясь на стуле — длинный, красный, с расстегнутым воротником рубахи: он приподнял пятерню, приветствуя «зятя», буркнул: