Зайтан-Бродяга
Шрифт:
— Шевели копытами урод! Думаешь я позабыл как ты хотел меня водой напоить?
— Где Гунька?! — Спросил, прикрываю собой Кхалу. Уж больно резво Михалыч оружием размахивает. Как бы не пальнул с дуру?
— Всё, отбегался, кривоногий. — Ухватил Михалыч Коротуна за шиворот, и как даст ему ногой под зад. Да так крепко наподдал что тот запахал носом. Напрасно он так с Карлухой, ой напрасно. — Ищи верёвку! — Орёт Михалыч на мелкого, трясёт пистолетом. — В мешке она.
— Михалыч! — Окликнул я. — Чего вздыбился?! Брось пистолет, поговорим.
— Иди сюда!
— Ничего не бойся. — Шепчет Кхала, торопит. — Ступай. Тень по степи гуляет.
— Идиот по ней гуляет. — Подмигнул кареглазой и пошёл.
Серёга лежит не шевелится, руки связаны за спиной. Гунька сидит рядом с ним, глядит на меня одним глазом. Бровь рассечена, лицо в крови, второй глаз заплыл, не открывается. Яма здесь, вымоина, в ней они, от того и не заметил сразу.
— Чего возишься? — Шипит Михалыч. — Нашёл верёвку?
— Ищу. — Бормочет мелкий, роется в мешке.
— Зачем верёвка? — Стою гляжу на Михалыча. С виду спокоен, губы не дрожат, руки тоже. Пистолет держит уверенно. Стало быть, не сбрендил, есть надежда договориться.
— Девку свяжешь. Ведьма она.
— Тебе нужно, ты и связывай. — Сказал и потянулся за ягодкой. Михалыч тут же навёл пистолет, перехватил его двумя руками, целится. Сорвал я ягоду, положил в рот. Сладкая, чуть терпкая. Жую, а у самого сердце из груди выскакивает. Ствол глядит в мою сторону. — Хорошая в этом году майука уродилась. Много её. — Присел, одной рукой собираю ягоды, другой трогаю ботинок, ищу нож. Нет его, отдал Кхале.
— Сладкое любишь? — Улыбается Михалыч, расслабился он. Опустил оружие глядит с прищуром.
— Очень люблю. — Сообщил с издёвкой и забросил в рот пригоршню майуки.
— Да-а-а, сахарок в ваших краях большая редкость. — Закурил Михалыч, пульнул в Коротуна спичкой, на Кхалу поглядывает. Лежит она лицом вниз, как и было велено.
— Хорошее здесь местечко. Тихое. — Отряхнул я колени, поглядел в пасмурное небо и спросил. — Хочешь остаться?
Правильное решение. Домик отстроишь, огородик посадишь. Буду в гости к тебе приходить.
— Шутишь? Это хорошо. — Одобрил Михалыч. — Люблю шутников.
— Да какие могут быть шутки? — Говорю, а сам думаю — чем бы ему по башке врезать? Под рукой, трава, ягоды и кусты. Чем тут врежешь? — До темна не уберёмся, промокнем. — Указал пальцем в небо, Михалыч даже бровью не повёл. Курит, пистолет из руки в руку перекладывает.
— Не о том думаешь. — Ответил Михалыч и рявкнул. — Чего возишься? Пошёл вон. — Пнул ногой мелкого. Направил пистолет в мою сторону и предупредил. — Дёрнешься, пристрелю.
Зарылся рукой в мешок, роется. Разозлился Михалыч, вытряхнул всё из своей торбы. Карлуху матерными словами обзывает. И тут, ни с того ни с чего вскочил Гунька. Не знаю, что на него нашло. Сидел ни живой не мёртвый и вдруг сорвался.
— Беги Бродяга! — Прокричал Гунька и бегом к Михалычу.
Хлопнул выстрел, за ним второй, третий. Споткнулся Гунька и упал лицом вниз. Михалыч толкнул его ногой, перевернул на спину. Хотел что-то мне сказать, но не успел. Выронил пистолет,
— Говорил же. Давай прирежу. — Глядит на меня мелкий, вытирает нож о рубаху Михалыча. — Не послушал ты меня.
Теперь вот. — Карлуха присел возле Гуньки.
Тут и я подоспел. Взял Гуньку под руки, перетащил к мешкам. Уложил на травку, мешок под голову. Лежит Гунька, прижимает рукой грудь, рубаха в крови. Глядит на меня одним глазом, улыбается.
— Бродяга. Прости дружище. Впутал я тебя.
— Не беда. — Держу его за ладонь, ком к горлу подкатывает, сжимает горло.
— Что со мною? Это как понимать? Помираю? Да?
— Тихо-тихо. — Шепчу, а у самого слёзы так и катятся. –
Всё обойдётся. Ты глаза не закрывай. Смотри на меня. Понял?
— Ага, понял. — Ответил Гунька и обмяк. Глядит на меня одним глазом, второй заплыл, не открывается.
***
Схоронили мы Гуньку с Михалычем в одной могиле. Там же где и приняли они свою смерть. Карлуха, поначалу вопил — нельзя убийцу вместе с Гунькой закапывать. А как яму рыть начали, умолк, землица в этом месте тяжёлая.
Дёрн срезали, под ним чуток песка, а дальше глина. Сверху ещё ничего, дожди промочили мягкая, а вот глубже не укапать. Отрыли могилку на сколько хватило сил. Долбили лопатинами, резали ножами. Если мерить по Карлухе очень даже неплохую яму вырыли. Почти в его рост.
Место здесь хорошее, тихое. Птички поют, травка, цветочки. Одна беда зверьё шастает. Не привалим могилу камнями, отроют. Им всё одно кого грызть, мертвечиной не брезгуют. Нет здесь камней и взять негде. Сходил к шалашу за вещами. Разрезал мешочек шипаря, разбрызгал слизь по холмику. Не сунется зверь, но и мы долго не высидим, зловоние разлетелось по всей округе.
Пока с Карлухой ходил к пролеску, крест из белокорки мастырить, Серёга пришёл в себя. Саданул его Михалыч по шее. Сильно приложил, умеючи. Кхала окружила Серёгу заботой, возится с ним как с маленьким. Водой поит, компресс поставила, травку приложила. Нарвала ягод, пригоршнями ему в рот сыплет. Не знал я что майука лечит. Но не всех. Карлухе под зад здорово наподдали, а ягоды ему не даёт.
Разгулялся ветер, небо чуток прояснилось, но солнышко так и не выглянуло. Ну и ладно, пусть прячется. Тяжёлые тучи отступили, уползи к болоту и за это спасибо. Я было обрадовался, в шалаше и переночуем. Время до темноты много, крышу подправлю, в запруде траву выгребу. Развеяла Кхала мои надежды как ветер тучи, сказала — ночью дождь будет, ливень с молнией и громом. В шалаше все не поместимся. Новость конечно неприятная, но и не беда, есть с чем сравнивать. Жалко Гуньку, очень жалко.
Спешить нам теперь некуда. Да и как тут поторопишься, вещей-то добавилось. Решали совсем недолго, куда и какой дорогой идти выбор-то невелик. К избушке на болоте до сумерек не поспеем. Отсюда до леса рукой подать. Стало быть, туда и пойдём. Нарежем лапника, сделаем шалаш. Поутру и двинемся в обратный путь.