Зазеркальная Империя. Трилогия
Шрифт:
Отбросив лист, шуршащий словно новенькая пятисотрублевая купюра, Бежецкий подрагивающими пальцами, не в раз, выхватил из пачки новую сигарету и, затянувшись, снова придвинул к себе письмо.
Экономный поначалу почерк Елены к концу письма становился все более размашистым, а последние строки просто кричали о том волнении, которое испытывала великая княгиня, дописывая свое послание. Подпись же просто-напросто напоминала волнистый росчерк — женщина уже не владела собой. И никаких рисованных амурчиков-купидончиков, непременно завершающих любую ее эпистолу. Симптоматично однако! Это никак не походит на каприз заскучавшей в одиночестве
Александр вспомнил недавнее предложение, странный разговор с Маргаритой, тревожные сны последней недели, и ему стало совсем не по себе.
Вздор? Шутки подсознания? Не скажите, господа…
Словно при вспышке молнии темной дождливой ночью, все подозрения и подспудные тревоги последних дней выстроились в такую четкую и филигранно очерченную цепочку, что оглушенный мужчина застонал, словно от внезапного приступа боли.
Не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, Бежецкий аккуратно и методично разорвал на мелкие клочки конверт и письмо, задержавшись на мгновение на контуре сынишкиной ладошки, и через мгновение в старинной бронзовой пепельнице, украшенной львиными мордами и вычурными гирляндами, полыхал небольшой костерок.
Бездумно смотря сквозь синеватое пламя на нехотя сворачивающиеся в трубочки обрывки и брызжущий искорками сургуч, князь спохватился.
Документы!
Суетливо вскочив, Александр кинулся к несгораемому шкафу и принялся выгребать из него кипы разнообразных бумаг.
При виде рассыпавшихся по ковру листков на мгновение охватило отчаяние: в этой лавине не разобраться и за сутки — проклятая несобранность, но вальяжный гвардии полковник уже уступил место полному энергии жандармскому ротмистру, изрядно засидевшемуся без дела…
Поручика Трубецкого с командой, прибывшего по высочайшему приказу, дабы взять под стражу и препроводить в Петропавловскую крепость бывшего командира ее величества лейб-гвардии Уланского полка князя Бежецкого, еще на лестнице встретил смрад горелой бумаги и тлеющего пластика.
Оставив хмурых улан у дверей (не будет же дворянин, человек чести, сопротивляться при виде бумаги, скрепленной подписью помазанницы Божьей!), Петенька, не взглянув на молча посторонившуюся горничную, испепелявшую незваного пришельца взглядом исподлобья, известным ему путем прошел прямо в кабинет князя. На душе впечатлительного юноши скребли кошки, но не выполнить приказа он не мог: впитавшиеся в кровь, плоть и само существо дворянина, прямого потомка десятков поколений, верой и правдой служивших государям российским, чувство долга вело его сквозь анфиладу дверей прямо под осуждающий взгляд отца-командира, которого буквально через мгновение он предаст…
«Лучше бы на вражеские штыки! Голой грудью на пулеметный огонь! — суматошно метались перепуганными пташками в юной голове обрывки сумбурных мыслей. — Умереть бы сейчас! Чтобы и чести не уронить и… чести не уронить!»
Когда рука, затянутая в перчатку, коснулась тусклой позолоты львиной головы дверной ручки, воробьи мыслей слились во что-то одно, крупное и мрачно-суровое, вроде старого ворона…
«Отдам приказ Александру Павловичу и… пистолет к виску! Не буду жить подлецом! Пожил достаточно, слава богу… Честь, она важнее!..»
Бежецкий встретил взвинченного до предела поручика в расслабленной позе, сидя на старинном пуфе у догорающего камина. Старинная бронзовая кочерга (по всему видно — вещь
— А-а, Петруша… — протянул полковник, бросив взгляд на вошедшего без стука офицера, ярко-алого, словно выпушка парадного уланского мундира. — Забежал на огонек? Я, понимаешь, озяб почему-то… — объяснил он поручику, по-прежнему молча гонявшему желваки по едва-едва попробовавшим бритвы щекам, поднимаясь и одергивая расстегнутый мундир.
Только сейчас Трубецкой обратил внимание, что князь облачен в парадный мундир, а на углу стола лежит сабля в ножнах.
«Знал! Догадывался! — понял Петенька, что отец-командир всеми силами пытается облегчить нелегкую задачу, стоящую перед бывшим подчиненным. — Вот образец настоящего дворянина!..»
— Ну что у вас ко мне? — меняя тон с расслабленно-дружеского на сухо-официальный, Бежецкий протянул ладонь. — Выкладывайте.
Путаясь, поручик попытался стянуть тесную перчатку с трясущейся руки, но, так и не стащив до конца, вынул и протянул князю слегка смятый лист бумаги.
— Та-ак… — Полковник бегло ознакомился с ордером на арест и, как показалось юноше, удовлетворенно кивнул. — Я в вашем распоряжении, поручик.
Сабля в ножнах, небрежно обмотанных портупеей, ритуально перекочевала в руки Трубецкого, после чего князь, коротко окинув взглядом кабинет, заложил руки за спину и шагнул к выходу.
Лишь у самой двери он обернулся к едва сдерживающему слезы Петеньке и, скупо улыбнувшись, бросил:
— Не вздумайте стреляться, поручик. Считайте это моим последним приказом. — И видя, что тот действительно готов разрыдаться, смягчился, уже теплее добавив: — Ничего личного: вы просто выполняете приказ, а приказы, знаете ли, не обсуждают. Выше голову, князь, мы с вами еще послужим Вере, Царю и Отечеству…
Завидев командира, спускающегося по парадной лестнице с высоко поднятой головой, уланы, которым предстояло стать его конвойными, без всякой команды подтянулись и взяли карабины «на караул».
На Санкт-Петербург опускалась ночь…
20
Александр узнавал и не узнавал покинутый им так недавно Санкт-Петербург.
Город, и так не слишком ласковый к чужаку, подтянутый и по-европейски чопорный, еще более нахмурился и угрюмо, словно исподлобья, глядел на проезжающего по нему Бежецкого. Порой чувство упертого в спину тяжелого взгляда было настолько сильным, что нестерпимо хотелось обернуться…
Александру в прошлом не раз приходилось оказываться на улицах «прифронтовых» городов: в Тбилиси восемьдесят девятого года, в Вильнюсе девяносто первого, в Тирасполе девяносто второго, в Москве девяносто третьего и конечно же в Грозном… Всегда его поражало, как меняются оживленные беззаботные улицы при первом приближении «всадника бледного». Куда девается веселость жителей, их непосредственность, пестрота нарядов? Словно на похороны собирались горожане, разом потерявшие свою общительность, или на поминки…