Зажмурься покрепче
Шрифт:
Гурни пришел в некоторое замешательство от этой нервозной арифметики, но решил не перебивать. Эштон продолжил:
— В одном случае — все хорошо, никаких проблем. Но в трех других…
— Постойте, — не выдержал Гурни. — Что значит «никаких проблем»?
— Значит, что семья в курсе местонахождения девушки. Сказали, что она в колледже и они с ней говорили чуть ранее в тот же день. А по трем другим номерам ответили, что понятия не имеют, где девушки. Если абстрагироваться от нашего контекста, такой ход событий не слишком примечателен: я лично рекомендую некоторым выпускницам, особенно если речь
Гурни чуть не проговорился, что уже слышал это от Саванны, но вовремя спохватился. Эштон продолжил:
— Однако меня насторожили рассказы о том, каким именно образом эти девочки покинули дом.
— Каким же?
— Первая мать сообщила, что после выпуска дочь вела себя нехарактерно прилично на протяжении почти месяца. А затем как-то за ужином потребовала денег на покупку новой машины, а именно — родстера «Миата» за двадцать семь тысяч. Родители, естественно, отказали. Она тут же обвинила их в бессердечности, в запале вспомнила все свои детские травмы и выставила нелепый ультиматум: либо ей дают эти деньги, либо она навсегда перестает с ними разговаривать. Родители снова отказались, после чего девочка в буквальном смысле собрала вещи, вызвала такси и уехала. С тех пор звонила всего однажды — сказала, что снимает с кем-то квартиру, хочет спокойно «подумать о жизни» и что любые попытки с ней связаться или ее вернуть будет расценивать как недопустимое посягательство на ее личную жизнь. С тех пор от нее ничего не слышно.
— Вам лучше знать ваших учениц, но на первый взгляд это довольно типичная история про избалованную девицу с дурным характером, — произнес Гурни и замолчал, с интересом ожидая реакции Эштона — станет ли он как-то оспаривать такую характеристику своей выпускницы.
— Именно так, — согласился Эштон. — «Избалованная девица» топает ногами, хлопает дверью и в качестве наказания отвергает родителей. В этом действительно нет ничего особенного.
— Тогда что вас насторожило?
— То, что все три семьи рассказали одну и ту же историю буквально слово в слово.
— Буквально?
— Да, отличалась только марка и стоимость машины. Вторая девочка требовала вместо «Миаты» за двадцать семь тысяч «BMW» за тридцать девять, а третья хотела «Корветт» за семьдесят.
— Впечатляет.
— Теперь у вас нет вопроса, что меня насторожило?
— Теперь у меня есть вопрос, что эти истории связывает. Нет ли у вас каких предположений после разговоров с родителями?
— Мне ясно одно: совпадением это быть не может. Выходит, речь о каком-то заговоре?
— У меня сходу две версии. Первая: девочки договорились между собой, хотя тут же возникает вопрос, почему они выбрали именно такой способ уйти из дому. Вторая версия: каждая по отдельности следовала инструкциям третьего лица или группы лиц, и не факт, что они вообще знали, что сценарий повторяется с кем-то еще. И здесь тоже возникает вопрос, зачем.
— То есть вы не допускаете варианта, что они договорились проверить, не удастся ли раскрутить родителей на дорогие тачки?
— Сомневаюсь.
— Договорились они
У Гурни была идея и на этот счет, но он хотел еще немного подумать.
— По какому принципу вы выбирали, кому звонить?
— Никакого специального принципа не было. Это просто одноклассницы Джиллиан.
— Одногодки? То есть им всем по девятнадцать-двадцать лет?
— Да.
— Но вы понимаете, что теперь все же придется передать списки учащихся полиции?
— У меня пока другая позиция. Что известно на настоящий момент? Три девушки, юридически совершеннолетние, ушли из дому после одинаковой ссоры с родителями. Да, паттерн вызывает вопросы, поэтому я вам позвонил. Однако я не вижу здесь криминала, требующего незамедлительного вмешательства.
— Но этих девушек было больше трех.
— Вам это наверняка известно?
— Я уже говорил…
— Да, да, — перебил Эштон, — некто анонимный сообщил вам, будто кто-то из выпускниц Мэйплшейда не выходит на связь. Но где здесь факты и доказательства? Давайте не мешать все в одну кучу. Я не хочу нарушать политику конфиденциальности из-за домыслов.
— Доктор, вы сами позвонили мне. И в вашем голосе была тревога. А теперь вы меня убеждаете, что тревожиться не о чем. Отчего такая непоследовательность?
Эштон молчал секунд пять, а Гурни слушал его нервное дыхание. Наконец доктор заговорил, на этот раз упавшим голосом:
— Послушайте, я не хочу вот так взять и уничтожить Мэйплшейд. У меня есть предложение: я попробую связаться с остальными семьями и позвоню по всем номерам, которые имеют отношение к недавним выпускницам. Прежде чем делать что-то необратимое, нужно выяснить масштабы этого зловещего паттерна. И если мы узнаем о каких-то еще аналогичных случаях…
— Хорошо, доктор, звоните. Но считаю своим долгом вас известить, что существующую информацию я намерен передать в бюро расследований.
— Поступайте, как считаете нужным. Я только прошу вас не забывать, что по большому счету вы ничего не знаете. На кону годы ценного опыта и миссия, построенная на человеческом доверии. Вы можете ее уничтожить из-за неподтвержденной догадки.
— Я понимаю, что на кону. И вы, как всегда, красноречивы, — добавил Гурни, отметив про себя, что это красноречие начинает его раздражать. — Однако что касается миссии Мэйплшейда, наверняка вы осознавали риски, выбирая для школы текущий формат?
— Осознавал, — согласился Эштон. — Расскажите, что вам известно про наш формат, а я объясню, почему его избрал.
— Если немного перефразировать, мне сказали, что вы превратили заведение для сложных подростков в зоопарк для неизлечимых чудовищ.
— Да, бытует и такая трактовка, особенно там, где перемены не способствуют карьерному росту, — вздохнул Эштон, явно намекая на Кейла, но Гурни решил не поддерживать намек.
— Какова ваша собственная трактовка?
— Я считаю, что в нашей стране переизбыток терапевтических интернатов для невротиков. А мест, где можно было бы наблюдать и лечить подростков, чья психика пострадала от деструктивной сексуальной одержимости и насилия, толком нет. Я надеялся хотя бы отчасти восполнить нехватку.