Зажмурься покрепче
Шрифт:
Гурни перечитал это несколько раз, пытаясь разгадать задумку автора.
Итак, это был пролог к пьесе, в которой главный герой убивает свою мать. Текст был написан несколько сотен лет назад известным женоненавистником. Его именем было подписано сообщение, отправленное с мобильника Флореса и адресованное Джиллиан в день ее убийства, а затем отправленное повторно Эштону — ровно два дня тому назад. В тексте сообщения значилось: «Я рассказал тебе про все причины».
Логичным было предположить, что речь о причинах, изложенных в этом прологе — единственном сохранившемся
Гурни старался не полагаться на домыслы и всегда гордился своей способностью придерживаться фактов, но сейчас сам собой напрашивался вывод, что убийца использовал пролог в качестве оправдания смерти Джиллиан Перри — а возможно, и других смертей. И этот вывод напрашивался весьма настойчиво.
Естественно, в этой цепочке все звенья были зыбкими. Не было явных поводов считать, что предполагаемый елизаветинский драматург и отправитель сообщения — один и тот же Эдвард Валлори. Не было доказательств, что Гектор Флорес мог использовать это имя как псевдоним, хоть сообщение и было отправлено с его телефона и такой вывод, опять же, напрашивался.
Картинка начинала складываться, и складывалась она жутковатым образом. Пролог Валлори указывал на то, что первая гипотеза о мотиве была не просто безосновательной теорией. Для Гурни этот мотив звучал все более убедительно, поскольку его не покидало ощущение, что убийство Джиллиан было местью за какие-то прошлые сексуальные преступления, совершенные либо ею самой, либо другими ученицами Мэйплшейда. А то, что Эштон получил аналогичное сообщение, подтверждало догадку, что убийство не было спонтанным актом, а являлось частью какого-то сложного многоступенчатого плана — а значит, история продолжалась и смерть Перри не была конечной целью.
Возможно, у Гурни разыгралось воображение, но он подумал, что неслучайно единственным сохранившимся фрагментом пьесы Валлори оказался именно пролог. Мог ли этот пролог не просто предвосхищать события пьесы, а служить своеобразным намеком на реальные события будущего, на предстоящие убийства? Мог ли Флорес через эту цитату иносказательно сообщать миру о своих планах?
Гурни нажал кнопку ответа и написал Пегги: «А что еще известно про пьесу? Что-нибудь про сюжет, персонажей? Может, сохранились какие-то воспоминания современников Валлори?»
Впервые за время расследования он почувствовал настоящий азарт. Его посетило желание немедленно позвонить Клайну. Надеясь застать его в офисе, он набрал номер.
— У него видеоконференция, — отрезала Эллен Ракофф уверенным голосом несокрушимого привратника.
— В деле Перри новый поворот, прокурор захочет об этом узнать.
— Уточните, о чем речь.
— Речь, вероятно, не об одиночном, а о серийном убийстве.
Тридцать секунд спустя в трубке раздался голос Клайна. Он был напряжен, резковат и явно заинтригован.
— Серийное убийство, значит? Выкладывайте.
Гурни рассказал ему про Валлори, про сексуальную агрессию, скрытую
— Как-то это очень уж вилами по воде, — произнес Клайн. — Насколько я понимаю, фактически известные нам обстоятельства нисколько не изменились. Ты же сам сегодня утверждал, что Флорес может как быть, так и не быть ключевой фигурой в этом убийстве, доказательств у нас нет, и надо рассматривать все возможные варианты. Так почему вдруг ты начинаешь передергивать все в пользу одной версии? И почему ты вообще звонишь мне лично, а не в бюро?
— Просто с учетом пролога Валлори появляется ясность относительно общего контекста. Может, дело в явной ненависти, а может — в самом слове «пролог». Пролог — это обещание дальнейших событий, понимаете? Флорес отправил Джиллиан это сообщение, как бы обещая убийство. И теперь сообщение получил Эштон. Выходит, речь о какой-то спланированной многоходовке.
— То есть ты думаешь, что Флорес убедил этих девчонок уйти из дому, высосав из пальца ссору с родителями, с единственной целью — убить их безнаказанно, чтобы никто не объявил их в розыск? — скептицизм в голосе Клайна боролся с искренним опасением, что это может оказаться правдой.
— Пока мы не найдем этих девушек и не окажется, что они живы-здоровы, я думаю, что к этой версии нужно отнестись серьезно.
— Разумеется, мы отнесемся серьезно, — отозвался Клайн, как бы возмущаясь предположением, что может быть иначе. — Потенциальный заговор с целью серийного похищения и убийства — это более чем серьезно, хотя я очень надеюсь, что худшие опасения все же не сбудутся, — он помолчал, а затем снова спросил: — И все-таки, почему ты звонишь мне, а не в бюро расследований?
— Потому что вы единственный, кто на этом деле способен принимать решения, которым я доверяю.
— Почему ты так считаешь? — спросил Клайн уже мягче, даже не пытаясь скрыть любовь к подобного рода лести.
— Эмоциональный накал на сегодняшней встрече был за рамками всяких приличий. Я знаю, что Хардвик и Родригес недолюбливают друг друга, это было понятно еще на деле Меллери, но сейчас этот дуэт явно вышел из-под контроля. Никто не способен мыслить объективно, все просто воюют. И у меня опасение, что каждую новость по этому делу будут расценивать в пользу той или иной воюющей стороны. Мне показалось, что лично вы не замешаны в перетягивании каната, поэтому предпочел позвонить вам напрямую.
Клайн помолчал и произнес:
— Ты, должно быть, не в курсе насчет своего приятеля?
— Приятеля?
— Родригес застукал его за злоупотреблением алкоголем на рабочем месте.
— Вот как?
— Да. Он отстранил его от должности за предполагаемое вождение в состоянии интоксикации и засунул в клинику с условием, что для возвращения к работе он должен пройти курс реабилитации. Странно, что Хардвик сам тебе не рассказал.
— Когда это было?
— Месяца полтора назад. Курс должен был длиться двадцать восемь дней, а Джек свалил из клиники, не пролежав там и десяти.