Зажмурься покрепче
Шрифт:
Форма на тридцать шесть страниц была исчерпывающей, если не сказать изматывающей, но полезной информации в ней было ровно столько, сколько был способен сообщить заполнявший ее офицер. Одной из целей этой формы было выявление закономерностей, схожих с другими аналогичными преступлениями, но здесь не было ни единой отметки об аналогиях. Гурни терпеливо вчитывался в каждую страницу, чтобы убедиться, что не упустил чего-нибудь важного.
Сосредоточиться толком не получалось. Он вспомнил, что хотел позвонить Кайлу, потом начал придумывать оправдания, почему звонок стоило отложить. Все эти годы удобной отговоркой была разница
Иногда Гурни списывал эту холодность на свои кельтские гены. Это было бы удобным объяснением, снимающим всякую личную ответственность. Но иногда он думал, что все-таки дело в чувстве вины: он не звонил, испытывал вину, из-за нее опять не звонил, испытывал еще большую вину, и так до бесконечности, в недрах которой скрывалась вина единственного ребенка в семье, принимающего на свой счет вину за сложные отношения родителей. А временами Гурни казалось, что Кайл просто слишком походил на его первую жену и был ходячим напоминанием о стыдных скандалах того времени.
Еще, конечно, примешивалось разочарование. Когда биржевой бизнес стал разваливаться и Кайл заявил, что хочет заняться правом, Гурни на безумную долю секунды понадеялся, что сын захочет пойти по его стопам. Но оказалось, что Кайла, как и прежде, просто интересовали варианты денежной карьеры, а вовсе не правосудие.
— Да сними трубку и позвони, — произнесла Мадлен, которая все это время наблюдала за его лицом, сложив на коленях спицы и недовязанный ярко-рыжий шарф.
Он повернулся к ней и отметил про себя, что начал воспринимать ее проницательность как данность, а не как чудо.
— У тебя всегда такое лицо, когда ты думаешь про Кайла, — объяснила она, словно отвечая на его размышления. — Специфично-невеселое.
— Позвоню.
Он с возобновленным усердием принялся перечитывать форму, словно человек в запертой комнате, который знает, что ключа в ней нет, но все равно его ищет. Вполне ожидаемо, ничего нового вычитать не удалось. Он стал пролистывать другие отчеты.
В одном из них нашелся такой комментарий к диску со свадьбы: «Местонахождение каждого из гостей в период совершения убийства зафиксировано на записи с обозначением точного времени». Гурни помнил разговор с Хардвиком, который сказал ему в целом то же самое, но решил, что лучше убедиться самому.
Он достал мобильный и набрал номер. Тут же включился автоответчик:
«Это Хардвик. Говорите после сигнала».
— Это Гурни. У меня вопрос насчет записи.
Не прошло и минуты, как раздался звонок. Гурни даже не посмотрел на экран.
— Привет, Джек.
— Дэйв?.. — голос оказался женским и смутно знакомым, но Гурни не сразу понял, кто звонит.
— Да, простите, я просто ждал другого звонка. Это Дэйв.
— Это Пегги Микер. Получила твое письмо и только что тебе ответила. А потом дай, думаю, еще позвоню, а то вдруг информация важная, а ты почту нескоро прочитаешь, — тараторила Пегги.
— Что за информация?
— Ты спрашивал про персонажей пьесы Валлори, про фабулу и все такое. Короче, я решила позвонить в Уэслианский университет — и что ты думаешь? Мой старый профессор
— Что преподавал?
— Курс драматургии елизаветинской эпохи. В общем, я оставила ему сообщение, и он сам перезвонил! Представляешь, как здорово?
— И что же он рассказал?
— О, он рассказал такое, такое… Ты там сидишь? Сядь!
В трубке раздался сигнал, сообщающий о параллельном звонке, но Гурни его проигнорировал.
— Рассказывай.
— В общем, пьеса называлась «Садовник-испанец», — торжественно произнесла она и сделала паузу, очевидно, ожидая реакции.
— Продолжай.
— Главного героя звали Гектор Флорес.
— Подожди, ты серьезно?
— Это еще не все! Дальше интереснее! Сюжет частично описан одним из современников Валлори. Там какая-то жутко запутанная история, где все кем-то прикидываются и в кого-то наряжаются, так что в родной семье не узнают и все такое. Но фабула… — в трубке опять раздался сигнал. — Фабула такая: мать Гектора выгнала его из дому после того, как убила его отца и соблазнила его брата. И вот, много лет спустя, Гектор возвращается в родительский дом, нарядившись садовником. После чего разными хитростями и уловками заставляет брата отрубить матери голову. Короче, какая-то вопиющая чернуха, так что неудивительно, что пьесу запретили после первого же представления, а текст уничтожили. Доподлинно неизвестно, является ли сюжет вариацией мифа об Эдипе или это просто плод больного воображения Валлори. Может, он вдохновился «Испанской трагедией» Кида, где драматический накал тоже зашкаливает будь здоров. Наверняка теперь и не узнать. В общем, такая история, из первых рук самого профессора Барклеса.
В голове Гурни запустилась адская карусель. Выдержав полминуты в напрасном ожидании реакции, Пегги спросила:
— Хочешь, я все это повторю еще раз?
Опять раздался сигнал, извещающий о параллельном звонке.
— Ты же все это написала в е-мейле?
— Да, во всех подробностях. Там и телефон профессора есть, на всякий случай. Жутко интересно, правда? Должно быть, я подкинула тебе новый взгляд на дело!
— Скорее, подтвердила одну из моих версий. Попробую ее проработать.
— Ясно. Понятно. Ну… держи меня в курсе?
Снова сигнал.
— Пегги, у меня тут на параллельной линии кто-то очень настойчивый, так что давай прощаться. Спасибо, ты мне очень помогла.
— Да я всегда готова! Ты только дай знать, может, чем еще пригожусь!
— Обязательно. Еще раз спасибо.
Он переключился на второй звонок.
— Ты чего так долго не отвечаешь? Тоже мне — срочный вопрос!
— О, Джек. Спасибо, что перезвонил.
— Ну, вопрос-то какой?
Гурни улыбнулся, подумав, что у Хардвика два основных агрегатных состояния: грубость и вульгарность, и сейчас он включил первое.
— Ты насчет всех гостей точно знаешь, где они находились в момент убийства?
— Более-менее.
— Скорее более или скорее менее?
— Там камеры были расставлены так, что вся территория охвачена. Гости, прислуга, музыканты — все были на виду, от начала до конца.
— Все, кроме Гектора.
— Гектор был в домике.
— Предположительно.
— А есть варианты?
— Да я пытаюсь отличить, что мы правда знаем, от того, что мы думаем, что знаем.
— Ну а кто еще мог быть в долбаном домике?