Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Более грозно звучали политические выводы Якубовского: «Разлагающиеся, от имени которых говорит Ширман, зашли так далеко в процессе распада, что лишились уже многих человеческих свойств. Они противопоставляют себя живой действительности». Строку «Не презираем победивший класс» критик назвал «величественным жестом, пахнущим психиатрической клиникой, за которым, впрочем, скрывается некая идеологическая программа, выраженная с большой безвкусицей в ряде пошлостей и неблагозвучно» (рецензенту следовало бы поучиться у бранимого им автора русскому языку). Действительно, стихи Григория Яковлевича часто негладки и порой безвкусны, но в них нет прилизанной «литературщины», которая обыкновенно отличает эпигонов. Их можно обвинить во многих грехах, но не применишь к ним язвительную формулу Николая Полевого: «Они, как пол лощеный, гладки – на
Благовоспитанный эпигон так не напишет. Не напишет он и такое несуразное:
О, как найти эпитет редкий! Все разобрали мастера, Остались нам одни объедки От их пытливого пера.Но не одними «объедками пера» силен Ширман. Порой в его стихи проникает что-то жутковато-запредельное, заставляющее вспомнить современные триллеры:
В белом халате профессор любезный Гордо показывал мне препараты. Белые залы, как белые бездны, Странным сокровищем были богаты. Брюсов, Бернштейн, Комаров и Анучин Глыбами пепла лежали в тарелках, Серые змеи лукавых излучин Тихих, глубоких, неровных и мелких. <…> Солнце смеялось на крыше соседней, Мозг мой змеею свернулся и грелся. Шепотом мне говорил собеседник: Ленина мозг да еще бы Уэллса.То, что сегодня кажется жутковатой фантасмагорией, первым читателям было привычно и понятно. Известно, что после смерти Ленина был создан Институт мозга, призванный не только изучать деятельность человеческого мозга, но и сохранить мозг вождя до того времени, когда люди научатся побеждать смерть физическим путем. Идея физического воскрешения мертвых владела Николаем Федоровым, известную дань подобным теориям отдали Циолковский и Чижевский, а с начала 1920-х в разных странах велись широкомасштабные исследования по предотвращению старения (вспомним хотя бы «Собачье сердце» врача Булгакова), имевшие конечной – пусть и утопической– целью физическое бессмертие организма. Григорию Яковлевичу подобная тематика была близка и как поэту, и как врачу.
Цензура еще не «делала стойку» на каждое упоминание Ленина в неполитическом контексте, хотя Обрадович отрицательно отозвался о строке «Месяц лысый, словно Ленин», заметив, что она «не увеличивает художественную ценность творчества Ширмана». Хорошо, что никто из бдительных не отреагировал на концовку стихотворения «Яд» в «Карусели Зодиака» о… сифилисе:
И величайший сын планеты
Его конца не избежал.
О ком это? В контексте слухов тех лет, особенно циркулировавших во врачебной среде, ответ напрашивается сам собой.
«Ширман специализировался на сонетах, он пишет их много, с большой развязностью и самоуверенностью. Безвкусица и неблагозвучия – их отличительные черты». В первом критик прав: Георгий Яковлевич был несомненным метроманом. Оговорюсь, что не вкладываю в это слово уничижительного смысла – писание стихов было для него душевной потребностью, а как литературно честолюбивый человек он относился к поэзии со всей серьезностью. Подобно графу Хвостову, он «любил писать стихи и отдавать в печать». Что в этом худого?! Поэт должен любить писать стихи (не ненавидеть же) и отправлять их
Читатели были разные. Якубовский закончил свой отзыв язвительно и зло: «Плодовитость поэта могла бы стать общественным бедствием, если бы он смог в себе развить вкус и заняться делами “пресной” земли, чего трудно ожидать от демонической натуры, витающей в пространстве между домом Герцена и междупланетными сферами» * . Зато товарищ по Союзу поэтов и близкий друг не только в литературе, но и в жизни Николай Минаев (ему посвящена книга «Созвездие змеи») подарил Григорию Яковлевичу в том же 1926 г. свой единственный вышедший сборник «Прохлада» со следующим инскриптом – неудивительно, что в форме сонета:
* Октябрь. 1927. № 6. С. 166–168.
* Собрание В.Э. Молодякова.
(Вот, кстати, и возможная разгадка обращения Ширмана к форме сонета в 1925 г.). По количеству посвящений среди «литературных» адресатов Григория Яковлевича Минаев, иногда названный только инициалами «Н.М.», занимает первое место. Более того, некоторые стихотворения Ширмана кажутся написанными в соревновании с другом: например, «Антоний» из «Карусели зодиака» очень напоминает минаевского «Мария», а указанная под ним дата – редкость для его стихов 1920-х годов – может фиксировать их поэтическое состязание. Впрочем, последнее – не более чем догадка.
Видя в авторе «Созвездия змеи» и «Черепа» – а может и, шире, во всем Союзе поэтов – явление не только литературное, но и общественное, ортодокс Селивановский в журнале «На литературном посту» тоже бабахнул «главным калибром» по всем четырем книгам, как будто желая раз и навсегда расправиться с поэтом и его репутацией. Уже начало его рецензии звучит издевательски: «А еще говорят, что у современных поэтов узки темы! Григорий Ширман сумел вместить в страницы названных выше четырех книжек все мыслимые темы – и седую древность, и средневековье, и современность, и планету, именуемую Землей, и вселенную, и любовь, и смерть, и быт, и Саломею, и Леонардо-да-Винчи, и Боратынского, и Гапона, и даже “двух Дюмов”. Несомненно, Григорий Ширман заслуживает некоторого внимания. Большая часть стихов Ширмана посвящена богам, планетам и созвездиям. <…> Мы не знаем – признаемся в невежестве, – где находится Дорадус, кровь Альдебарана не кипит в нас, – и поэтому мы можем Г.Ширману предоставить полную возможность спокойно предаваться своим странным занятиям – ходить “походкой лун”, испускать лучи своего черепа в “толпу тоскующих столетий”, “звездным холодом пылать”, или: “в ночь под Рождество”, “от ужаса синея”, “внимать зажженной вышине”. Ибо сам Ширман, покрутившись в “карусели Зодиака”, приходит в полное недоумение: “куда, зачем, откуда все мы”?»