Здесь и теперь
Шрифт:
Чуть поодаль, наискось от меня, сидела парочка, видимо студенты. Парень держал девушку за руку, что-то нежно говорил ей. Я взглянул поверх их голов. Два не синих, а прозрачно–золотистых сияния сливались в одно. Любоваться этим неземным золотом хотелось бесконечно, радуясь счастью этих двух людей…
Парень глянул ревниво, и я снова перевёл взгляд на женщину в красной шапочке. Отчего ж у неё было такое несимметричное свечение? И тут я понял, догадался: болит голова.
У неё болит голова, правый висок. И лицо бледное.
Нужно было сделать то, что я делал с матерью: дать рукам почувствовать энергию и вымыть этой энергией всё то чёрное, что, подобно облачку грязи, стояло в правой половине её мозга, в виске.
Я успел лишь подумать об этом, как из рук, из кончиков пальцев, полился ток энергии — ощутимо, мощно…
Но мыслимо ли было здесь, в вагоне метро, подойти к незнакомому человеку?
И тотчас же, будто кто-то сказал, голос возник не в ушах — прямо в уме: «Делай это на расстоянии, вообрази, что протянул руку к ней…»
Настороженно повёл головой вправо, влево… Рядом никого не было.
Я взглянул на женщину. Одной рукой она придерживала хозяйственную сумку, другой потирала правый висок.
Закрыл глаза, усилием воли воскресил в воображении лицо женщины, сконцентрировался на нём, «увидел» грязное облачко справа в мозгу и, представив себе собственные руки, протянутые к этой голове, стал вымывать энергией грязь… Сколько прошло времени? Минута? Две? Закружилась голова, вспотели ладони.
Я снова глянул на женщину. И столкнулся с её взглядом. Она смотрела в упор. Порозовевшее лицо недоуменно улыбалось.
Вскочил с места, прошёл к двери и, как только поезд остановился, вышел.
Это оказалась «Белорусская». А ведь мне нужно было выйти на «Проспекте Мира», где ждала Анна Артемьевна. Я проехал две остановки.
Перешел на противоположную платформу, сел в поезд и поехал назад.
Но если можно так, на расстоянии, воздействовать на человека, почему бы не попробовать помочь Тамаре с её опухолью? Само это предположение настолько ошеломило, что я был не в состоянии сейчас же, немедленно заняться Тамарой. Да и перспектива опять проскочить «Проспект Мира», застрять в бесконечности этой кольцевой линии… Я вспомнил, как один ныне знаменитый на весь мир академик рассказывал, что в молодости, не имея квартиры, сделал своё знаменитое открытие и расчёты к нему, именно кружа весь день по кольцевой в вагоне метро…
Поднимаясь эскалатором к выходу с «Проспекта Мира», я был уже абсолютно уверен, что такое воздействие на расстоянии реально. Доступно мне. И таким образом, возникает головокружительная, ни с чем не сравнимая возможность тайно оказывать помощь людям.
Эта тайность, анонимность была настолько мила, что я впервые почувствовал, что наконец-то выхожу на что-то своё, присущее мне чуть ли не с детства.
Я был до того захвачен этими мыслями, этим своим открытием, что, когда вышел из метро и увидел расхаживающую под фонарями Анну
А она уже быстро шла навстречу — большая, статная, в дублёнке и пыжиковой шапке с опущенными ушами, что неожиданно делало её похожей на девочку.
— Где вы пропали? Я замёрзла. — Она окинула меня взглядом, вдруг ухватилась за край пальто. — А где пуговицы?
Я улыбнулся. Вспомнил, при каких обстоятельствах лишился этих пуговиц, и только махнул рукой.
— Нет. Так нельзя. Ходите в мороз в распахнутом пальто, в кепке. Взгляните: хоть один мужчина ходит сейчас в кепке? — Она быстро говорила, быстро вела меня куда-то к краю тротуара.
— Куда мы идём?
— Нет, вы сначала покажите мне хоть одного мужчину в кепке! Вы, Артур, безумный человек.
Но безумной казалась она.
Обойдя припаркованные возле тротуара синие «жигули», Анна Артемьевна вынула из сумочки ключи и отперла дверцу.
— Давайте погреемся, я страшно замёрзла, честное слово.
Она вошла в машину, пригнулась, открыла другую дверь и, когда я сел с ней рядом, вдруг сняла с себя ушанку, бросила на заднее сиденье и стала расстёгивать «молнии» на сапогах.
— Анна Артемьевна, вы же совсем замёрзнете, — сказал я, видя, что она стягивает с себя сапоги.
— Ждала вас здесь больше часа. Приехала. Боялась отойти от выхода из метро, чтоб не пропустить… — Она включила двигатель, засветился приборный щиток, загудела печка. Волны тёплого воздуха, смешанные с тонким запахом духов, обволокли меня.
— Простите, задержался. Да ещё проскочил «Проспект Мира». — Захотелось поделиться всем, что произошло в гостях у Игоряшки, в метро, но я подумал: «У неё своё горе, от этого она такая взвинченная», и сказал:
— Анна Артемьевна, я ведь всё знаю, мне Нина рассказала.
— Ни слова об этом. Умоляю: ни слова. Имейте в виду, Артур, если бы ничего не случилось, ни–че–го, я бы вас всё равно нашла, позвонила. Я без вас жить не могу.
Некоторое время мы сидели молча. Стало жарко. Я спросил:
— Можно чуть опустить стекло?
— Пожалуйста, — быстро ответила Анна Артемьевна. — Вам плохо со мной? Можно открыть дверь и уйти. Все можно.
Я повернулся к ней, крепко обнял за плечи, притянул к себе.
— Не надо. Не трогайте меня. — Она вырвалась, отшатнулась. — Думаете: красивая баба, сама набивается… Я вас на самом деле люблю, понимаете это? Мне без вас невозможно.
— Анна Артемьевна, Аня, вы серьёзно? Не надо этим шутить… — Схватил её за руки и, чувствуя, как слезы горячо прожигают глаза, проговорил: — Я ведь уже не верил, что это мне достанется в жизни.
У меня свело горло.
Она мягко высвободила одну руку, достала из сумки платочек, стала утирать мои слезы.
— Ну что ты? Ну не надо. Теперь тебе будет хорошо. Теперь я буду с тобой. Ты простишь меня, что я была не с тобой, ладно?