Здесь русский дух...
Шрифт:
— Что ты, ей-богу! — сокрушенно бросил Никифор. — Тебе какой-то гад нашептал на человека, а ты и рад стараться… Говорю же, отпусти Федора…
Нет, и на сей раз не удалось казакам уговорить воеводу. Даже слово Гермогена в Федькину защиту не помогло. Ты, говорит ему Толбузин, занимайся своими делами, а военные дела дозволь мне вести. Мол, лучше скажи, как нам быть — уйти или остаться на верную смерть?
— Ты, батюшка Ляксей Ларионыч, не сердись на меня за Федора, — прежде чем ответить на его вопрос, сказал старец. — Я ведь лучше твоего его знаю. Да, грех на нем лежит, так как
— Воевать! Воевать! — зазвучали в избе голоса.
— Если так, будем воевать, — встав из-за стола, жестко произнес Толбузин. — Тогда благослови нас, отче…
Все, кто был в избе, тут же поднялись с мест, чтобы молча пережить торжественную минуту. Лишь нечаянный женский всхлип где-то в соседней горенке нарушил возникшую суровую тишину.
— Благословляю вас, дети мои, на подвиги во имя отчизны нашей! — осенив присутствующих крестным знамением, произнес Гермоген. — Пусть же не дрогнет ваша рука, занесенная над главою кровавого врага… Аминь!
Когда Гермоген в сопровождении пребывавшего в те дни в монастыре сомолитвенника старца Соловецкого монастыря Тихона, входившего в Даурскую духовную миссию, и священника Максима Леонтьева вышел, Толбузин тут же велел казакам идти домой и собирать своих жен и детей в дорогу.
— Пускай идут в Нерчинск. Тут им опасно оставаться, — заявил он. — Как уйдут — жгите дома… Нечего врагу добро-то оставлять. Ты, староста, вели своим бабам, чтобы брали детишек и уходили, — обратился Толбузин к рослому пашенному Игнатию Малахову, которого недавно соседи избрали своим головой вместо упокоившегося старика Иевлева. — Мужиков же гони сюда. Мне люди всегда нужны. Прежде заставь их сжечь свои избы… Чего приуныл? — увидев, как потухли глаза Игнатия, спросил Алексей Ларионович его. — Ничего, вот прогоним поганых, тогда и отстроимся заново.
— Как быть с хлебами? — тяжко вздохнув, спросил Малахов. — Уж больно они сейчас дружно у нас взошли. Может, не станем торопиться?.. — с мольбою посмотрел он на воеводу.
— И хлеба жгите, — отчаянно махнул рукой Толбузин.
— Ляксей Ларионыч! Не дело это… — вступился за крестьянина Черниговский. — Ты чего, приговорил уже нас к смерти?.. Нет, так подумай: ведь без хлеба останемся!
— Да ты… — хотел тот заткнуть казаку рот, но не решился. — Ладно, черт с вами — оставляйте свои хлеба… Все равно от них маньчжурам проку мало — были б зрелыми…
Когда Петр передал матери слова Толбузина, она разозлилась. Мол, и не подумаю бежать.
— Эх, вы, как же вам не стыдно! Еще казаками называются… — вместо сборов в дорогу стала она выговаривать сыну. — В силы свои, получается, не верите?
— Верим, мамань, как не верить? — пытался за всех казаков оправдаться перед матерью Петр.
— Если так, то чего ж вы баб-то с детишками на Шилку отправляете? Защищать нас должны… — продолжала наседать Наталья. — Пригодятся вам бабы.
— Так где твой муж?.. Где? — вспылил вдруг Петр.
— В яме он. Тем более! Я должна рядом находиться, — сказала Наталья. — Давай-ка, Петенька, с Аришкой деток твоих отправим, а я останусь…
Аришка, как и другие бабы, наотрез отказалась покидать Албазин. Лишь небольшая часть из них согласилась идти в Нерчинск.
В крепости суета. Сбежавшийся за ее стены народ не знал, куда себя деть.
— Не стоять без дела! — громко прозвучал голос воеводы. — Эй, там, готовь-ка котлы… Вы хворост наносите из леса, да побольше смолья! Будем костры жечь и смолу курить. Вдруг сгодится…
Что до казаков, то тех не надо было подгонять. Кто-то из них, не дожидаясь команды, уже занял места на крепостном валу, другие — у нижнего боя. Молча и сосредоточенно колдовали возле своих пушек пушкари.
— Эй, Иван! — кричал десятнику Усову Черниговский, которому Толбузин как старому опытному вояке доверил служить в своих помощниках. — Пошли двух человек в гранатный погреб, и пускай выкатывают бочки с зельем. Порох-то под рукой нужен, а не в земле… Петруха… — бросил он попавшемуся под руку Опарину, — давай-ка собери всех, кто не при деле, и дуй вместе с ними наверх.
— Так ведь у меня свои люди на валу сидят, — удивленно посмотрел на него молодой десятник.
— Вот и ладно! Эти в помощь тебе будут, — сказал Никифор. — Ружей у нас лишних нет, сабель тоже, так что пускай берут с собой топоры, рогатины и воюют вместе с вами.
— Слободских туда же? — спросил Петр.
— Да! Не прятаться же им, ей-богу, вместе с бабами в землянках…
Петр быстро пошарил глазами вокруг и, завидев своего давнего знакомого Захарку, который, откликнувшись на тревожный призыв колокола, примчался вместе со всеми слободскими в крепость, крикнул:
— Эй, ты!.. Слушай, что я тебе скажу… Бери своих дружков и дуй за мной…
— Еще чего захотел! Я сам с усам! — огрызнулся тот.
— Не перечь начальству! — замахнулся на него нагайкой Петр.
— Петька, гляжу, не хочет тебя этот дурак слушать. Мы его быстро по законам войны в покойники определим!.. — пригрозил слободскому Черниговский.
Услышав это, Захарка зло сплюнул наземь, но подчинился.
— Сенька! Родька! Ивашка! Идите сюда! — закричал он товарищам.
— То-то же! — усмехнулся Петр. — Давайте, берите в руки что-нибудь потяжелее — со мной на стену пойдете.
— Чего-чего? — недовольно буркнул Ивашка.
— Того! — передразнил его Петр. Он не забыл, как эти молодые мужики, в то время бывшие еще подростками, не давали ему прохода, когда он встречался с Любашкой. — Запомните: с этой минуты я ваш начальник, и меня надо слушать. Не то… — он положил руку на рукоять сабли. — Короче, глядите у меня…
Лицо у Петра черное от загара и потное. Он разгорячен и взволнован. Никогда ему еще не приходилось участвовать в настоящей войне. До этого — так, семечки. Теперь же его ждут великие испытания.