Здесь русский дух...
Шрифт:
— Погоди у меня! — погрозил он кулаком стоящему над его головой казаку. — Вот выберусь отсюда — чучело из тебя сделаю! Будешь ты в моем огороде ворон пугать. Так и знай!..
— Ладно, Федор, уймись! — прозвучало в ответ. — Я ведь подневольный человек. Что скажут, то и делаю.
Федор схватился за голову.
— И-их! — застонал он. — Слыхал, Петруха, как со мной, старым казаком, разговаривают? Неужели я этого заслужил?.. Говорю тебе, зови воеводу! — вновь обратился он с требованием к стоящему наверху казаку.
В ответ все то же:
— Не положено!..
— Хоть
— Зачем тебе она? Сидишь в яме — вот и сиди, а сторонним нечего тут делать, — отвечал казак.
— Ты пойми, дурья башка, нам с ней никогда не свидеться. Я должен ей кое-какие приказы дать… Чего ты, ей-богу, молчишь?.. — не услышав ответа, спросил его Федор. — Эх, ты, зверюга! Откуда ты такой взялся-то?
— Нерчинские мы… — подкуривая цигарку, произнес вдруг охранник.
— Недавно прибыл?
— Да.
— Оно и видно, что не наш, — вздохнул Федор. — Наш бы послушал меня…
Дальше вести разговоры не имело смысла.
— Тогда хоть табачку нам дай. Свой-то еще утром кончился, — попросил караульного Федор Петрович.
— Это можно… — сказал караульный. — Я вам сейчас кисет спущу, только весь табак не забирайте. Мне ведь еще долго на морозе топтаться. Как я тогда без табака? Он ведь и голодный желудок обманет, и душу согреет…
Все же Федору удалось переговорить с воеводой, но случилось это на следующий день, когда охранять Опариных выпало Карпу Олексину. Тот и привел к нему Толбузина.
— Чего хотел-то? — склонившись над лазом, спросил Федора воевода. — Да говори поскорей, а то ведь у меня дел невпроворот.
— Здорово, Ляксей Ларионыч! — поднявшись в рост, начал с приветствия старший Опарин. После долгих дней сидения в норе он так ослаб, что едва держался на ногах.
— Здорово-здорово… — буркнул Толбузин.
— Я слыхал, маньчжуры хотят с Албазином воевать, — сказал Федор. — Так ты б выпустил нас — чего нам здесь попусту томиться? Лишними тебе будут два клинка? Ну, не молчи!..
Толбузин покачал головой.
— Нет, Федор Петров, тебя я не могу отпустить, так как ты для нас являешься государственным преступником, — заявил он. — Вот как только чуть освободимся, я тебя в Москву отправлю.
Федор в отчаянии.
— Да нельзя мне сейчас в Москву! — прозвучал его хриплый голос. — Нельзя, понимаешь? У меня ведь тут целая армия. Кто их защищать-то будет? Вот одолеем маньчжур — тогда и вези меня, куда хочешь…
— Не уговаривай!.. — промолвил воевода. — Если натворил дел — отвечай, а с маньчжурами мы и без тебя управимся.
— Чего ж ты за человек! — бросил в сердцах Федор. — Говорю тебе, я не сбегу. Куда мне бежать, ты подумал? Здесь мои дети, жена… Ляксей Ларионыч, не гневи Бога, одумайся…
— И не проси, — стоял на своем воевода.
— Тогда хоть сынка моего отпусти. Что ему тут от безделья сохнуть? Он для тебя преступник?
Толбузин некоторое время о чем-то думал.
— Нет, и его не опущу, — сказал он вдруг. — Еще натворит, не дай бог, дел. Больно горячий он у тебя. Недавно так моим людям поддал — до сих пор опомниться не могут…
— Значит, и его не отпустишь?
— Нет!
— Бог
Весь этот разговор слышал Карп Олексин.
— Слышь, Федор Петров… — дождавшись, когда уйдет воевода, обратился он к старому товарищу. — Я так думаю, тебе нельзя здесь оставаться, а то заживо сгниешь. Кто нас с товарищами в бой поведет?.. Короче, как только стемнеет, я вам веревку сброшу — и давайте, дуйте в тайгу. Там сами смотрите… Хотите — вместе с нами воюйте, а нет — так уходите на Дон…
Федор тяжко вздохнул.
— Что ж, воля, она, брат, и впрямь самая важная вещь для человека… — сказал он. — Однако есть кое-что на свете и подороже ее…
— Да ну! — не поверил старшему Опарину Карп. — Быть такого не может… Краше ж воли ничего нет.
— Есть, есть — и не спорь со мной…
— Ты вообще о чем?
— Не знаю… Оно вот тут сидит! — ударил себя кулаком в грудь Федор. — И болит, и болит…
Карп примолк, видимо, пытаясь его понять.
— Я как погляжу, ты не собираешься вылезать из ямы, — обратился он к товарищу.
— Верно… — устало прохрипел Федор. — Разве что сынок мой решится…
— Ты чего, бать! — посмотрел на него с укоризной Петр. — Разве я оставлю тебя одного?.. Послушай, а может, и впрямь сбежим? Там будь что будет!
Федор протянул свои озябшие руки к тлеющим на земле углям. Он молчал, не теряя хладнокровия.
— Тогда и я остаюсь… — подсев поближе к костерку, проговорил Петр. — Давай, бать, доставай табачок — перекурим это дело. Глядишь, на душе веселей станет.
Отец вынул из кармана суконной поддевки кисет, который еще утром передал им Карп.
— Давай закурим, — мрачно произнес он. — Завтра, может, и не придется уже…
Через неделю Толбузин все-таки выпустил Петра из темницы, приказав тому бросить валять дурака и заняться делом. Если, мол, ты, сукин сын, ослушаешься меня, так я велю войсковому палачу принародно снять с тебя портки и выпороть нагайкой. Если и это не поможет — отошлю вместе с отцом в Москву, в Тайный приказ, где умеют таким, как ты, вправлять мозги.
Выйдя на волю, Петр первым делом освободился от душевных оков, выпив зараз чуть ли не полведра браги. Отоспавшись, стал думать, как помочь отцу. Первым делом он подбил старых казаков замолвить слово за его любимого родителя. Те ходили к воеводе, упрашивали, но напрасно. Тот уперся, словно бык, и ни в какую. Как Москва, говорит, решит, так и получится. Он бы уже давно отправил Федора в стольный град, но у него отсутствовали лишние люди, чтобы сопроводить колодника, потому как все его немногочисленное войско постоянно готовилось достойно встретить врага. Толбузин имел представление о новейших достижениях инженерной науки, пытаясь на ходу перестраивать крепость, но в начале лета у албазинских стен появилось многотысячное маньчжурское войско.