Здесь русский дух...
Шрифт:
Я запретил всем жителям в будни лениться и пить горькую. Пошел вон, собака, пока я не позвал своих людей! — указал воевода Петру на дверь.
— И не подумаю! — уперся тот. — Пока не выпустишь тятеньку — не уйду.
— Ах, так!.. — Толбузин бросился к двери. — Эй, кто там? Быстро сюда! — толкнув ее ногой, закричал он.
Тут же в избе появились четверо казаков, верных сподручников воеводы, с которыми он прибыл из Нерчинска.
— Ребята, спровадьте-ка соколика из избы! — приказал он им. — Брыкаться будет — бока намните… Разошелся, гад!
Казаки
— Тащите его в темницу! — велел воевода подчиненным, указывая взглядом на распростертое тело Петра. — Там уже сидит один Опарин, так и и этого туда же. После решу их дальнейшую судьбу. С Федором у нас особый разговор. В Москву его отправлю, в Тайный приказ. Пусть там решат, что с ним делать… — Алексей Толбузин перевел дыхание. — Говорят, кроме него, тут еще государственные преступники имеются. С ними, придет час, я тоже разберусь…
Когда Федор увидел сына, удивился.
— Тебя-то за что, сынок? — спросил он.
Тот, прежде чем ответить, вытер рукавом кафтана залитое кровью лицо и огляделся. Здесь все ему было знакомо. Уходящие глубоко вниз прокопченные дымом арестантских костерков бревенчатые стены, низкий заплесневевший скат с лазом, висевший над пахнущим сыростью и гнилью холодным узким пространством… Сумеречное безмолвие, в котором притаилась вечная беда…
— Пришел к воеводе за тебя просить, так тот своих псов на меня натравил, — подстелив под задницу соломки и усевшись рядом с отцом на земляной пол, проговорил Петр. — У, злыдень! Ничего, я ему это припомню…
— Брось! — попытался его унять Федор.
— Чего ты говоришь, батя? — с удивлением посмотрел на казака казачий сын. — Разве можно ему простить такое? Не он нас в темницу бросил?
Федор покачал головой.
— Ляксей Ларионыч ни в чем не виноват, — произнес он. — Если заслужили — надо терпеть.
Петр начал горячиться.
— В чем же наша вина? — спросил он. — Ладно, я уж не говорю про себя, а тебя-то за что?.. За плохие отношения с воеводой?
— Кто тебе такое сказал? — удивился Федор.
— Маманя — кто ж еще? — ответил сын.
Федор усмехнулся.
— Не за то я тут сижу, сынок, — сказал он.
— Не за то? Тогда за что ж?.. — не понял Петр.
Отец не сразу ответил, ища подходящие слова, чтобы не испугать сына, но ничего путного у него не вышло.
— В Москву, сынок, меня скоро повезут, — наконец произнес Федор.
— Зачем? — поразился Петр.
— Царским судом судить будут… — невесело проговорил отец.
— Как?.. — испуганно поглядел на него Петр.
— Старые грешки мои припомнили, вот и… — Федор Опарин тяжело вздохнул и посмотрел на сына. — Скажи, ты случаем никому не говорил, что я у Разина в подчиненных был? — неожиданно
Петр в отчаянии.
— Ты что, бать! — воскликнул он. — Разве я мог это сделать?.. Я скорее язык себе отрежу…
— А Тимоха?.. Он-то ведь тоже знал…
— И тот не мог проболтаться, — уверенно заявил сын.
— Может, где хвастанули перед дружками? — продолжал допытываться Федор. — Ты вот нынче пьянствуешь, а у пьяного язык хуже помела. Как мне тебе верить?..
Эти слова задели Петра за живое.
— Упрекаешь? — насупил он брови.
Федор усмехнулся.
— Дурака упрекать, что со свиньей по душам говорить, — произнес он. — Ладно, чего уж тут думать. Если случилось, так случилось. Буду перед царем и Богом ответ держать. Вдруг кто из них и простит…
Глава восьмая
ОГНЕННЫЕ ВЕТРЫ
Беда приближалась… Чуя это, Толбузин усилил действия разведки. Теперь Улуя и его людей редко кто видел в Албазине. Бывало, собравшись в стаю, разведчики тихо уходили на заре за реку или же, оседлав коней, гуськом устремлялись таежными тропами в сторону Зеи-реки, где в последнее время скопилось множество маньчжурских боевых дружин. Возвращались они обычно с плохими новостями. Чаще всего говорили о том, что маньчжуры все ближе и ближе подступают к границе и, не ровен час, они скоро появятся у стен Албазина.
— Надо укрытия строить, — как-то призвав к себе десятников, произнес Толбузин. — Начнись война, народу в поселении немало соберется.
В тот же день все мужское население Албазина отправилось на работы. Одни ушли в тайгу лес рубить, другие долбили мерзлую землю и рыли ямы под укрытия, третьи обшивали стены будущих землянок бревнами и строили скаты. Позвали на помощь и слободских, которые безропотно последовали призыву. Знали, что только здесь они могли укрыться от маньчжурских стрел.
Зима, мороз лютый, а с людей пот катит.
— Быстрее' — звучали голоса десятников. — Не стоять!.. Эй, там — кончай перекур! Сейчас каждая минута дорога…
Тяжело ступая по глубокому снегу, лошади тащили из лесу груженные бревнами сани.
— Пошел! Пошел!.. Давай-давай, милая! — махали кнутами слободские мужики.
Кажется, весь мир в трудах. От работ освобождены только караульные и те, кому подошла очередь идти в дозор. Лишь Федор Опарин со своим старшим сыном по-прежнему томились в темнице.
— Эй, сторожевой! — прозвучал из глубокой холодной ямы простуженный голос Федора. — Ты хоть скажи, чего там делается? Отчего народ суетится вокруг?
— Прикопы они строят, — ответил тот. — Скоро весь уезд здесь соберется.
— Неужели война? — с тревогой в голосе промолвил старый казак.
— Кто его знает! Говорят, что будет…
Федор смачно выругался.
— Вот, люди к войне готовятся, а мы тут сиди!.. Давай, зови воеводу! Хочу с ним поговорить… — заключил он.
— Не велено, — ответил караульный.