Здесь слишком жарко (сборник)
Шрифт:
Выборы в 1996 стали его звёздным часом – он прославился на всю страну. В отличие от подавляющего большинства своих соотечественников, Дава на митинги с участием известных в прошлом правозащитников не ходил, а вместо этого поставил палатку протеста напротив муниципалитета, требуя изменений в приоритетах правительства и вообще замены правительства советом народных депутатов. Короче говоря, его лозунгом было: «Вся власть Советам!» Поскольку разрешения на проведение акции протеста он нигде не брал, полиция вознамерилась
Прежние слушатели Давы приходили выразить ему почтение и поддержку, но ни один из них не остался возле него. Дава, между тем, подбадривал себя сигаретами и дешёвой водкой и продержался так часов пятнадцать. Тактика полицейских себя оправдала: они дождались, пока Дава заснул в своей палатке прямо с бычком от сигареты в зубах, и в считанные секунды палатка была снесена. На Даву надели браслеты, но, продержав какое-то время в участке и свозив на психиатрическую экспертизу, в конце концов отпустили, открыв, правда, против него дело о «нарушении общественного порядка».
Потом он всё добивался встречи с членами парламента, посылал им какие-то письма и программы, писал в международные организации, жалуясь на дискриминацию, но все эти его усилия успеха не имели.
Мы старались помочь ему как могли с работой. От всего остального – денег, угла и прочего – он всегда категорически отказывался. Вразумлять его было бесполезно.
– За кого ты воюешь в этом мире, где каждый за себя?! – как-то не выдержал и спросил его я. – Ради чего?!
– Ради справедливости, – уверенно ответил он. – Мы бы уже давно победили, если бы не предатели среди нас, – с досадой сказал Давид.
– Слишком уж много этих предателей, – с иронией сказал Сэм. – А может быть, просто каждый за себя?
– Наверное, – подумал я. – И мы с тобой, приятель, тоже.
Я испытывал чувство вины перед Давой, но, с другой стороны, давно уже разуверился в пользе всяких протестов и революций. Все они приводят лишь к одному: смене одних прохиндеев на других. Поэтому я решил идти по пути советской интеллигенции: найти свою, пускай и не слишком уютную нишу в новой жизни. А остальной мир… Он заботит меня так же, как и я его. Что нам друг до друга?!…
Потом Давид вовсе исчез из виду, и за всё время до этого дня я видел его лишь однажды из окна автобуса: он с кем-то разговаривал в районе старой автобусной станции, по виду – с таким же бедолагой, как и сам. Он сильно постарел, осунулся, лицо стало красным, линзы очков ещё толще, и стоял, он опираясь на палочку.
«Что это вдруг он у меня из головы не идёт с самого утра?» – подумал я и почему-то почувствовал тревогу, – «нужно позвонить приятелю».
– Давид умер, – вместо обычного приветствия «Привет, Котовский!» (так
Услышав эту новость, я в расстерянности замер и ничего не мог сказать в ответ. Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что Давид когда-нибудь может умереть, хотя для этого было достаточно предпосылок и уже давно. В Израиль он прилетел немолодым и с целым букетом болячек, а с годами этих болячек лишь прибавилось, да и пил он с каждым годом всё сильнее.
– Как ты узнал? – спросил я.
– Он из больницы ещё позавчера звонил. Я хотел к нему в выходные зайти. Опоздал… Не думал, что всё так быстро случится.
«Телефона у Давы не было. Наверное, попросил у кого-то в больнице», – подумал я.
Тут же собравшись, я поехал к Сэму. Сэм казался совершенно разбитым и уже выпившим. Смерть друга ударила по нему.
– Уже по нашим рядам бьёт, – сказал он, когда мы молча помянули нашего друга.
– Да ладно, – ответил я. Мне очень хотелось надеяться, что всё-таки ещё не по нашим.
– Давай ещё помянем, – сказал Сэм. – Это ведь не просто Дава умер. Это наша эпоха умерла, знаменем которой он был.
Я кивнул в знак согласия, и мы выпили ещё. Потом мы поехали в больницу и уладили разные формальности с похоронами нашей эпохи.
Саша
«Всегда найдется бедняк, который за все заплатит».
– Саша пошел искать работу, а его убили, – сказала мне сашина мать. Когда она говорила, вид у нее был совершенно отрешенный, а взгляд отсутствующий, и от этого все случившееся казалось еще более страшным.
Я никак не мог осознать трагедию, которая произошла с моим другом, возможно потому, что человек никогда не сможет ни примириться со смертью, ни принять или понять ее.
– Как же так?! – все еще не мог поверить услышанному я, – Ведь еще утром я видел его живым и невредимым, полным сил и оптимизма, а вечером мы собирались на курсы иврита.
Смерть таких людей, как Саша, меняет мир. Без них он делается каким-то тусклым и унылым. А в нем было что-то такое, что притягивало к нему людей.
Саша был совершенно бесхитростным и очень добрым. Многие пользовались его добротой, но он никогда даже не думал о том, что его используют и не замечал насмешек за своей спиной.
Ту плачевную ситуацию, в которой большинство из нас оказались после приезда, он воспринимал как временные трудности, хотя сам никак не мог найти постоянную работу и все время перебивался случайными заработками. Но как бы плохо ни было ему самому, он никогда не ныл и всегда всем готов был помогать.
Таким он был, Саша – добрый, открытый и ужасно непрактичный.