Здравствуй, Артем!
Шрифт:
Дошкольник шумно дышал за моей спиной.
— Очень хитрые фокусы! — хриплым от волнения голосом выкрикнул он. — Первый фокус думательный: кто отгадает, какие мысли у меня в голове?
С минуту все ошарашенно молчали.
— Не знаете! — победно сказал дошкольник.
— Наверное, глупые! — басом сказал второклассник Величанский. — Какие могут быть мысли у такой балды?!
— Это у тебя глупые!
— У меня есть одна умная мысль! — закричал второклассник. — Треснуть тебя по башке!
— Артем!.. — обратился
— Замолчи, Величанский! — сказал я. — Без билета, наверное, пролез, а разоряешься как с билетом. Шпарь дальше, Миня!
— Видите воду в бутылке? — Минька показал бутылку с водой. — Отвернитесь все, через минуту воды не будет!
Все отвернулись. Было слышно, как булькает в узком горлышке вода. Мы все опять повернулись и увидели, как Голопятов спиной к нам старательно выливает воду из бутылки.
— Все? — спросил я.
Он показал пустую бутылку.
— Все.
— Эй, Голопятов, фокусник! — крикнул Величанский. — Такие фокусы дома козе показывай!
— Я еще по-турецки сидеть умею, — неуверенно предложил дошкольник, — и загадку знаю: тенет, а не Волга, что такое?
Я больше не мог, меня всего трясло от хохота. Величанский выпучился, стал красным и закряхтел: «О-хо-хо!» Через минуту трава на лужайке полегла — зрители катались, держась за животы.
— Мировая загадка, Голопятов! — стонал Величанский. — Бежит, а не собака!
И все наперебой стали кричать:
— На дереве, а не яблоко?
— Идет, а не дождь?
— В лес, а не по дрова?
— Большой, а не умный?
— Внимание! — сказал я, когда все немного успокоились. — Тяжел труд акробата, дрессировщика, клоуна. Выходя на сцену, эти люди думают о том, чтобы развеселить и порадовать нас. Награда им — наши аплодисменты. Что же, поблагодарим Миню Голопятова!
Может быть, никогда в жизни Миньке больше не будут хлопать так, как в этот раз. Он сиял от счастья. А когда Величанский крикнул со смехом:
— У дошкольника на плечах, а не голова, — что?
Пять или шесть голосов ответили:
— У тебя самого… кочан!
Утром я вспомнил, что сегодня день рождения мамы.
— Ленка! — сказал я. — В доме номер восемнадцать объявляется аврал! Моем полы, посуду… чтобы все в доме блестело!
И еще мне пришло в голову: хорошо бы испечь пирог, большой именинный пирог с изюмом, поджаристой корочкой, поставить его к приходу мамы, на стол, покрытый белой скатертью, и окружить тонкими, горящими свечками.
Я взял большую фарфоровую чашку, насыпал в нее муки, налил воды, разбил туда же пять яиц, накидал изюму и стал месить тесто. Получилось, но какое-то странно липкое. Я весь перемазался. У меня даже на ухе висел комочек теста, а руки я поднимал с трудом…
— Ленка, тащи сюда противень и соскребай с меня ложкой! — велел я.
Она так и сделала. Получился полный противень теста. Я пригладил его, вывел буквы: «Маме»
Через пять минут из духовки повалил дым. Пирог сверху был жидким, а снизу подло горел. Я убавил огонь и сунул пирог на прежнее место. Дым повалил почти сразу — черный, едкий.
— Я знаю, что делать! — предложила Ленка. — Надо его перевернуть в другой противень и с другой стороны жарить.
Я хотел перевернуть, он не отлипает. Тогда маленький противень с пирогом я положил вверх дном в другой, побольше. Получился железный сундучок: в середине — пирог.
Когда я снова вытащил это металлическое сооружение, оно дымило на полу, трещало и подпрыгивало. Я погнул нож, пытаясь отлепить один противень от другого, потом взял молоток и стал выколачивать пирог. Пирог выколачивался по кускам, и они валялись по всей кухне.
Ленка молча со страхом смотрела, во что превратилась кухня.
— Молчишь?! — сказал я ей. — Женщина называется! В пирогах ничего не понимает! Тесто даже не умеет делать!
Ленка заплакала. Я опомнился.
— Ну, Ленка, хватит, извини! Извини, говорю, а то сейчас тресту! К черту пироги эти, давай быстро приберемся!
Мы прибрались. Я побежал на Клязьму и, в чем был, прыгнул в воду. От меня по реке пошло мутное облако, мальки так и закружились вокруг. Настроение было такое, что домой идти не хотелось. Конечно, я был уверен в маме, знал, что она не будет ругать за погубленные изюм, яйца и муку. Просто я сам ругал себя и злился.
А мама обняла меня и сказала:
— Спасибо, сынок, что ты хотел испечь мне пирог! Ну не получилось… У меня тоже не все сразу получалось, и я говорила себе: не вешай носа, улыбнись и попробуй еще.
А потом был белый стол и прекрасный именинный пирог, испеченный мамой, и тонкие горящие свечи вокруг. Я ткнул пальцем в пирог и профессионально сказал:
— Хорошо прожарился!
И все засмеялись. И я сам засмеялся.
Отшельник говорит: «Добрый смех лечит, злой — калечит».
Глава девятая, о любопытстве и тяге к путешествиям
Я знаю мальчишку, убежавшего однажды с двумя буханками хлеба на Олимпиаду в Канаду. Похудевшего, но ужасно гордого тем, что сумел добраться «почти до Греции» (как он говорил), путешественника привез милиционер и сдал заплаканной матери под расписку. И стали его звать с тех пор Попандопуло. Может быть, из зависти.
Через некоторое время он удрал в Ашхабад. Говорили, что вроде он с кем-то поспорил, будто сумеет на верблюде пересечь красную пустыню Кызылкум. Вместо того чтобы дать ему ездового верблюда, его посадили на жесткую скамью в ашхабадском детприемнике. Когда его вернули из Ашхабада, он заимел среди мальчишек полный титул — Саксаул Саксаулович Попандопуло. Но это его не заботило.