Зекамерон XX века
Шрифт:
Последние сомнения отпали, когда он однажды увидел на токарном станке чисто выточенный барабан для нагана. Все странные предметы, выходившие из рук Руслана, постепенно обретали форму кастетов, кинжалов, револьверов и ручных гранат. Прошло немного времени, и весь этот арсенал был переправлен в лагерь, где растворился неизвестно где и как. Через вольнонаемных просочились слухи о краже боеприпасов со склада охраны. В собачьем питомнике рядом со складом ежедневно менялись уборщики, заподозрить кого-то определенного было трудно. А сексоты, которые заявляли о каждом мелочном нарушении режима, молчали при виде ножей. Они знали, что на руднике «Лазо», где нашли впоследствии даже несколько автоматов, убили четырех
У самозваного детектива Семена постепенно набралось достаточно камешков для того, чтобы сложить мозаику. Очевидно, кем-то, и вероятнее всего Тяжевым, готовилось настоящее восстание, но без участия бандеровцев. Те, особенно служившие в эсэсовской дивизии «Галичина», крепко стояли друг за друга. Признанным вождем их был Малецкий, бывший офицер, грузный детина с курносым лицом невинного ребенка. Семен сумел его убедить, что всем западникам грозит большая беда, рассказал о своих подозрениях, и тот обещал поддержку. Однако ни Малецкий, ни Семен не могли понять, зачем Тяжеву это массовое выступление и чего он вообще хотел: большая группа при любых условиях не могла пробиться или уйти незамеченной, как это сумел сделать, например, Батюта. Пока установили надзор над Тяжевым; он теперь чуть не в открытую устраивал на фабрике поборы и сходки и вел себя в высшей степени самоуверенно.
Пока я лежал в больнице, события достигли своей кульминации. Семен уже докопался до их причин, когда с Левого Берега вернулся Федя Салтыков, с которым его связывала дружба еще по магаданской пересылке, где они спали рядом. Федя увидел Тяжева в столовой и узнал его. Он рассказал о своем открытии соседу, а тот, бывший «галичанин», известил Малецкого. В этот же вечер в секцию бригады Бойко пришли Семен с Малецким. Они направились к Феде и уселись на его койке.
— Ты сколько лежал на Левом? — спросил Семен.
— Два месяца с лишним. А что?
— Того, кого ты на ужине узнал, раньше не видел здесь?
— Что ты! Никогда. Первый раз вижу его у нас, я бы заметил…
— Где же ты его видел? Только хорошо вспомни — не ошибаешься?
— Как это — ошибаешься? Это же первый советский офицер в погонах, которого я тогда встретил в Англии! Людей я в лицо вообще хорошо помню, а у него еще шрам такой заметный на брови, с шишечкой…
— Если так, какой же он тогда власовец?
— Власовец? Исключено! Власовские офицеры, они были в отдельном лагере под усиленным надзором, еще его машину подожгли… Наверно, потом он что-нибудь сотворил и погорел, но власовец — нет уж, Семен!
— Зачем тогда ему выдавать себя за власовца? — размышлял вслух Семен. — Авторитет? Но он и так офицер…
— Доверия — вот что ему надо! — хлопнул себя по колену Малецкий.
— Тихо! Еще услышат… Пойду лучше к Шейхету, поговорю. Бывший дивизионный комиссар Шейхет был дородным краснолицым евреем, немного хромавшим после следствия тридцать седьмого года. Его недавно перевели к нам из Магадана и назначили старостой. Властный и придирчивый, пунктуальный до мелочности, на поверках он быстрее всех справлялся со счетом, а картотеку всегда забирал к себе в небольшую комнатку, которую делил с нарядчиком.
Малецкий уже лег в постель, когда Семен вернулся от Шейхета.
— Ничего не знает, — сказал Семен. — Второй месяц помогает разбирать дела новичков в спецчасти, а дело Тяжева ни разу не видел. Одна шпаргалка только с записью, как на карточке: статья пятьдесят восемь-один бэ да срок — четвертак.
Малецкий присел в постели:
— Думаешь, его забросили?
— Что гадать, Миша? Когда он нам голову оторвет, будет поздно.
Но для чего? Кум, понятно, не знает, зачем ему беспорядки в лагере? Боюсь, они скоро начнут!
Через день еще один свидетель узнал Тяжева, он сам пришел
— Чего время терять, — сказал Малецкий. — Все ясно! Обождем еще, локти кусать будем, коли зубы останутся… Иди, Семен, к Грише в третий барак, я остальных покличу. Шестерых, думаю, хватит, меньше никак, здоровый он и мало ли чего имеет в кармане…
— Пивоваров тоже просится, у него личные счеты.
— Нет, узнают усы!
— Но меня тоже узнают…
— Ты другое дело, ты лупить не будешь. Должен же быть кто-то кроме наших. Растолкуешь все куму, тебе ничего не будет! Пару дней в кондее посидишь.
— Это он продал наших дивчат, — сказал Малецкий, когда все собрались в кутке дневального третьего барака. — Пивоваров его по голосу признал. Пока будет держаться на ногах — не выпускайте! И чтоб морду ни у кого не приметил! Рушниками обвяжитесь, портянками, чем хотите, да покрепче! Вот под койкой поленья — забирайте! Все? Ну, с богом!
— Мы зашли все вместе, — рассказывал мне потом Семен. — Гриша, самый здоровый, остался у дверей, чтобы Тяжев не сбежал. Обход уже был, полчаса до отбоя, помешать не могли. Он сидел за столом и играл в домино с дневальным. Хлопцы вынули из-под бушлатов поленья, бросились и стали бить. Он сперва оборонялся, но куда ему, один Миша чего стоит! Я держался в стороне, следил, чтобы его не убили, не схлопотали себе вышака! Когда он потерял сознание, мы его окатили водой из умывальника, и они опять начали! Он молчал, мы тоже, а те в секции только глазами хлопали. Я опасался, как бы не пришли они ему на помощь — в бригаде его было два ингуша. Три раза откачивали, пока не решили, что довольно, не вышло б боком… Словом, дали выскочить, еще на улице хорошо подвесили, он побежал на вахту, да-да, побежал после такой трепки! Ну и силища! Уже на линейке крикнул: «Я ни в чем не виноват!» — и на вахту. Оттуда его в санчасть отнесли. Ребята разошлись, меня через полчаса в карцер. Утром вызвал опер, я заметил, он обрадовался, что все обошлось без крови: некоторые с фабрики сразу же раскололись.
Допрос показал, что бунт намечался на двадцать четвертое декабря, двумя днями позже. Они собирались сперва штурмовать вахту, потом расправиться с бандеровцами, которых Тяжев объявил первыми врагами кавказцев и туркестанцев. Предусматривалось вооружение всех участников побега, убийство большинства надзирателей и части вольнонаемных, взятие заложников и нападение на небольшой соседний поселок Мякит. Потом отход в горы и бегство на Аляску. Хотя каждый участник заговора имел свое пунктуально разработанное задание, сам план был так сумбурен и бесперспективен, что обещал лишь большое кровопролитие. В него было посвящено около ста человек. Их придирчиво, но недолго допрашивали, расселили по разным баракам, которые теперь снова запирались на ночь, а затем последовали большие этапы — кум старался поскорее бесшумно избавиться от бунтовщиков.
Все это время Тяжев сидел в изоляторе. Иногда его приводили в санчасть, потом врач стала сама к нему ходить. Как нам сообщил Галкин, Тяжев изучал несколько томов сочинений Сталина, взятых для него в библиотеке вопреки всем лагерным инструкциям — чтение в изоляторе строго запрещалось. В камере напротив сидел Семен, с которым он часами обменивался бранью. На допрос Тяжева не водили, что было по меньшей мере подозрительно.
Так и не удалось выяснить до конца суть этого дела. Намеревался ли Тяжев раскрыть заговор в последний момент, как это случилось с западницами (Семен впоследствии установил этот факт), или он хотел вызвать бунт для того, чтобы потом были приняты самые строгие карательные меры, — это осталось в тайне. Если бы Тяжев не был провокатором, он, при его опыте, уме и сообразительности, не. должен был допустить мысли об успехе такого выступления. Его личность осталась неразгаданной.