Зельда Марш
Шрифт:
Наклонясь вперед, чтобы получше рассмотреть сверкающую надпись, Том на лету поцеловал Зельду в щеку. Но в эту минуту ее внимание привлек какой-то обтрепанный субъект. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы старенького пальто, и усердно разглядывал ее портреты в залитой светом витрине. Жалкая одинокая фигура — и такая знакомая! Неужели это?..
— Подождите, Тони, — вдруг крикнула она шоферу, — да остановитесь же!
— Что случилось, Зельда?
— Не слышите вы, что ли? — продолжала кричать она. — Да велите же Тони остановиться!
— Но зачем,
— Должен, слышите?!
Она рванула дверцу и выпрыгнула бы на мостовую, если бы Том не удержал ее. Он сильно постучал в стеклянную перегородку, разделявшую салон автомобиля.
— К подъезду, Тони!
Зельда, прижав лицо к стеклу, так и впилась глазами в жалкую фигуру человека, все еще стоявшего у театра. Автомобиль обогнул угол и остановился. Она снова рванула дверцу.
— Зельда, Зельда, да что с вами? Зачем вы хотите выйти? На кого вы смотрите? Что надо сделать?
— Тот мужчина — вон там, у витрины с моими фотографиями, видите вы его? Приведите его ко мне, Том, приведите, не давайте ему уйти! Я подожду у входа за кулисы.
Том выскочил на тротуар, захлопнул дверцы, автомобиль двинулся вперед. Зельда, скорчившись на сиденьи, вцепившись ногтями в кожаные подушки, не отрываясь смотрела в маленькое окошко. Она видела Тома, спешившего ко входу в театр, видела того человека на залитом светом парадном подъезде, видела, как он двинулся было снова на улицу, а Том бросился ему наперерез. Но тут какой-то автомобиль проехал мимо и закрыл от нее обоих.
Тони свернул в боковую улицу, обогнул здание театра и, подкатив ко входу за кулисы, выскочил и открыл дверцу. Но Зельда не выходила. Она только высунулась, не сводя глаз с угла, откуда должны были появиться Том и человек в обтрепанном пальто. Секунды казались часами, сердце бешено стучало. Но вот, наконец, и они. Запахнув поплотнее свое манто, она сошла на тротуар и ждала. Оба сняли шляпы, увидев ее. Том помахал своею ловко и с некоторой грацией, а его спутник — мял свою в руках и глядел на Зельду с тенью прежней, знакомой ей улыбки.
— Майкл!
Все то же немного растерянное, изменчивое лицо, все те же морщинки у глаз! Но как он похудел, постарел!
— Майкл!
Улица, потоки пешеходов, яркие огни Бродвея, в двух шагах автомобиль, шофер в выжидательной позе, Том, автор «Горемыки» и ее жених, театр, где ее ждут — все заволоклось какой-то дымкой, перестало быть реальностью. Она видела только это лицо со впалыми щеками, эти поникшие плечи, эти улыбающиеся, дрожащие губы, искавшие и не находившие слов: она ощущала его холодные, негнущиеся пальцы в своей руке.
— Я увидела вас у театра, — сказала она с усилием, — вы рассматривали мои фотографии…
Он кивнул, сузив глаза в щелочки.
— И мне не хотелось снова потерять вас из виду…
Молчит и улыбается по-прежнему.
— Я попросила мистера Харни остановить вас. Мне хотелось бы повидаться, поговорить…
Майкл не отвечал. Да и что он мог ответить? Она вспомнила о Томе.
— Том, это — мой давнишний знакомый, старинный друг
Он покачал головой. Она нахмурилась от внезапной догадки. Потом снова обратилась к Тому:
— Вы достанете ему билет, Том, да? Скажите в кассе, что я прошу предоставить ему место где-нибудь. И приходите после спектакля ко мне, Майкл. Я буду ждать вас у себя в уборной, предупрежу горничную. Мы поедем куда-нибудь и поболтаем.
Она торопливо вошла в театр. В узком коридоре уже ожидала Миранда.
— Скорее, скорее, как вы сегодня поздно, мисс Марш!
Через минуту Зельда уже сидела раздетая перед зеркалом и торопливо накладывала грим. Но в то время как руки механически делали привычное дело, сердце неотступно твердило:
— Майкл, маленький Майкл снова… Как постарел, какой больной и утомленный у него вид!
— Ну, каково ваше мнение о пьесе?
— Чудесно!
— Понравилось вам?
— Кон-нечно.
Она думала, что он заговорит об ее игре, и ждала. Нет, молчит. Это несколько разочаровало ее.
— Понравилась вам моя роль? Моя игра?
— О, конечно. Вы… Вы великая актриса.
Майклу явно было не по себе. Смятение сказывалось в бессвязности его реплик, во всем его поведении. Зельда переменила тему.
— Расскажите мне о себе. Я хочу знать все, что произошло с вами с тех пор, как вы уехали из Сан-Франциско.
— Хм, ничего особенно потрясающего не произошло, — сказал он с нервной усмешкой.
Они сидели друг против друга за столиком в одном из погребков Бродвея в дальнем углу, где музыка не мешала разговаривать. Зельда заказала ужин — Майкл выглядел голодным. Она хорошо знала, что значит голодать в Нью-Йорке. Она видела синие потрескавшиеся губы Майкла, а в глубине смеющихся сощуренных глаз читала муку и усталость. Сердце ее сжималось от боли.
— Рассказывайте же!
— Мы уехали в Париж, мама и я…
— Да, это я знаю.
— Мы прожили там два года, я учился в одном из художественных ателье. Мама хотела, чтобы я стал художником, помните?
Она утвердительно кивнула.
— Сначала все шло очень хорошо. Мы занимали маленькую мансарду в Латинском квартале, мама вела хозяйство, я посещал студию. Мама рассчитывала давать уроки музыки и была ужасно расстроена, когда из этого ничего не вышло. В Париже не верят, чтоб американка могла понимать что-нибудь в музыке. А мама так любила свое искусство… Ну, вот, жили мы в Париже, а потом поехали как-то посмотреть Мюнхен, и там я заболел, заболела и мама, ухаживая за мной… — Майкл остановился, и не сходившая с его лица улыбка стала похожа на трагическую маску. — И она не выздоровела… Я вернулся в Париж один. У меня еще оставались кое-какие деньги. Я не знал, много это или мало. Занятия живописью потеряли вдруг для меня всякий интерес… Я болтался без дела, переползал из дня в день. У меня было много товарищей, и мы весело проводили время… Ну, а когда деньги все вышли, я вернулся в Америку — и вот с тех пор я здесь.