Зелье для государя. Английский шпионаж в России XVI столетия
Шрифт:
В скором времени старец Филофей сочинил еще одно «Послание к великому князю Василию, в нем же о исправлении крестнаго знамения и о содомском блуде». Видимо, спохватившись, что претензии Москвы на мировое господство несколько преждевременны, автор смягчил формулировку концепции, ограничившись версией «Москва — третий Рим», и объяснив почти вынужденную преемственность объективными обстоятельствами: «стараго убо Рима церкви падеся неверием аполинариевы ереси, втораго Рима, Константинова града церкви, Агаряне внуцы секирами и оскордъми разсекоша двери, сиа же ныне третиаго, новаго Рима, дръжавнаго твоего царствиа святая соборная апостольскаа церкви, иж в концых вселенныа в православной христианьстей вере во всей поднебесней паче солнца светится». Старец Филофей предостерег великого князя о том, что от павшего Рима православная Церковь приняла также три
Резкое осуждение греха прелюбодеяния и гомосексуализма во втором послании, возможно, было связано с теми скандальными событиями в Риме, которые широко обсуждались при европейских королевских дворах в 1527–1528 гг. Как говорили, ученик Рафаэля Джулио Романо еще в 1523 г. поссорился с папой Климентом VII из-за неуплаты гонорара и из мести расписал зал Константина в Ватикане сценами порнографического характера. Фрески были уничтожены, но другой ученик Рафаэля успел срисовать их и в 1524 г. выпустил в виде сборника гравюр под названием «Сладострастные сонеты» («Sonetti Lussuriosi»). Три года спустя вышло второе издание сборника с добавлением для каждой гравюры сонета фривольного содержания. Автор сонетов, итальянский поэт Пьетро Аретино, дал книге весьма неприличное название («La Corona di Cazza»), в котором легко угадывался намек на папскую тонзуру. В 1527 г. Папа объявил сонеты запрещенной книгой и оба тиража были уничтожены.
В то время когда Папа спасал свою репутацию, сжигая скабрезные картинки, Москва и Аугсбург с большим успехом вели торговые операции. Закупив большую партию германского вооружения, русское правительство продавало часть амуниции своим южным соседям. Передача артиллерии «неверным» осуществлялась через территорию Казанского ханства под видом трофеев, захваченных в ходе военных операций. Именно так можно расценить сообщение летописи о нелепой потере русским войском целого обоза с артиллерией под стенами Казани летом 1530 г.
По словам летописца, пушки к городу доставили речным и сухопутным путем, и «наряду было в судех добре много». «И поможе бог великого князя воеводам, многих людей казанских побишя июля в 10 день и острог на Булаке взяли, и многих татар и черемису побили, да и города мало не взяли. Город стоял часы с три без людей, люди все из города выбежали, а ворота городовые все отворены стояли. И не взяли города потому, что воеводы Глинской з Вельским меж себя спор учинили о местех: которому ехати в город наперед. И по грехом в те поры тучя пришла грозна, и дожщь был необычен велик. И которой был наряд, пищяли полуторные и семипядные, и сороковые, и затинные, привезен на телегах на обозных к городу, а из ыных было стреляти по городу, и посошные и стрельци те пищали в тот дожщь пометали. И того же дни вылезчи из города казанци, в город обоз и весь наряд взяли». Однако при великокняжеском войске оказался еще один обоз с артиллерией. Передав полуторные и семипядные пушки казанцам, «великого князя воеводы судовые и конные стояли под городом 20 ден, били из пушек». Оплата посреднических услуг, очевидно, происходила бартером: два года подряд — в 1530 и 1531 гг. — южные соседи приводили на продажу огромные табуны коней. Как отмечает летопись: «Лета 7038 гости приходили с Ногаи с таваром, с коньми, а пригону было 80 000. Лета 7039 приходили гости из Ногаи с коньми а коней было 30 000»{108}. Вооружив свою армию артиллерией, купленной у русских, хан Сахиб Гирей повернул пушки против великого князя.
В 1532 г., когда в Москву пришла весть о намерении крымского хана идти войной, Василию III пришлось закупить огромное количество артиллерийских орудий. По свидетельству Постниковского летописца, «а наряд был великой: пушки и пищали изставляны по берегу на вылазе от Коломны и до Коширы, и до Сенкина, и до Серпохова, и до Колуги, и до Угры, добре было много, столько и не бывало»{109}. В том же году была приобретена большая партия меди, которая целиком пошла на отливку двух гигантских колоколов: один — весом в 500 пудов, другой — 1000 пудов. Оба колокола отлил мастер Николай Оберакер из города Шпаер{110}.
Тяжелая болезнь и смерть великого князя,
Год спустя тело князя перезахоронили с честью в Троицком монастыре. Очевидно, в Кремле были вынуждены признать долг и гарантировать германской стороне его погашение. Часть долга была взыскана с ногайцев. Как отметил летописец, в 1535 г. из Ногаев вновь приходили купцы и привели табун в 40 000 голов, «и кони были дешевы»{111}. Если правительство Елены Глинской намеревалось расплатиться с помощью денег, вырученных от продажи ногайских коней, то расчеты не оправдались. В то же время за два года сумма долга должна была вырасти в несколько раз за счет процентов. Великая княгиня и ее советники основательно увязли в «медовой ловушке» Дома Фуггеров.
При интенсивном вывозе серебра за границу уже в последние годы правления Василия III в стране ощущалась хроническая нехватка драгоценного металла. Как отмечают летописи, монеты с пониженным содержанием серебра имели хождение «много лет». Несомненно, низкопробные монеты выпускались с ведома правительства, т. к. согласно завещанию Ивана III монетные дворы находились в ведении великого князя: «А сын мой Юрьи с братьею по своим уделом в Московской земле и в Тферской денег делати не велят, а денги велит делати сын мой Василей на Москве и во Тфери, как было при мне. A откуп ведает сын мой Василей, а в откуп у него мои дети, Юрьи с братьею, не вступаются»{112}.
Осенью 1535 г. правительство Елены Глинской развернуло кампанию по борьбе с фальшивомонетчиками. В сентябре в столице состоялись показательные казни: «На Москве казнили многих людей, москвич, и смольнян, и костромич, и вологжан, и ярославцев, и иных многих городов московских; а казнь была: олово лили в рот да руки секли»{113}. Следом была проведена денежная реформа.
Исследователи вынуждены признать, что реформа Елены Глинской не привела к улучшению экономического положения в стране. Правительство законодательным порядком снизило вес денег, увеличив число монет, чеканившихся из гривенки, с 260 до 300 новгородских и с 520 до 600 московских денег. Монеты нового образца изготовлялись из серебра, перелитого из «старых денег». Помимо снижения стоимости денег государство увеличило налоги, введя новую пошлину. Дополнительный налог должны были платить те частные лица, которые приносили монеты для переливки. На основании величины пошлины, введенной при аналогичной ситуации в следующем столетии (в 1610 г.), исследователи предполагают, что налог составлял один золотник серебра с каждой гривенки, или чуть более 2-х процентов. Однако поборы во время реформы 1530-х гг. были значительно выше за счет того, что за четыре года обмен денег производился трижды. В 1535 г. вышел запрет на обращение старых новгородок. Через год запретили хождение старых московских денег, а в начале 1538 г. были пущены в переплавку деньги псковской и тверской чеканки. Как отметил автор Первой Псковской летописи, «и бысть людям всем убыток в старых денгах»{114}.
Источники умалчивают, на какие цели были истрачены собранные средства, но можно с большой долей уверенности утверждать, что, введя временный налог, правительство Елены Глинской получило возможность расплатиться с долгами по векселям, выданным перед смертью Василием III. В разгар денежной реформы Елены Глинской в Европе вспомнили притчу о русском медведе и медовой ловушке. В 1537 г. в Базеле вышло второе издание книги Павла Иовия «О Московском посольстве»{115}, а вслед за этим разразился скандал, подорвавший репутацию Дома Фуггеров в глазах московитов.