Зелье забвения
Шрифт:
– Мам, но время менялось, появились сотовые телефоны, компьютеры, интернет, есть возможность без проблем выезжать в любую страну мира. Почему ты не пыталась его найти?
– А зачем? Он же не пытался найти и вернуть меня.
Лида задумалась. И правда, почему она никогда не хотела выяснить о нём хоть что-нибудь? В глубине души, сама себе отвечала на этот вопрос– просто боялась узнать то, чего просто не хотела знать. Например что он женат, что у него счастливая, большая, греческая семья. Она предпочитала витать в потускневших от времени иллюзиях и верить в то, что Дракопоулос до сих пор верен, любит только её и что они когда-нибудь будут вместе. Её размышления перебил Пашкин голос:
– Может ты и права. Он же прекрасно знал о моём существовании и никогда не пытался увидеть.
– Я, конечно, же посылала твои фотографии, писала каким ты растёшь,
Лидия встала из-за стола, чмокнула сына в макушку и отправилась на кухню мыть посуду. Воспоминания всколыхнули былые чувства –любовь, обиду, ревность. Она вспомнила как болел маленький Пашка, как тяжело приходидось без денег, когда началась Перестройка, как хоронила маму. И рядом никогда не было надёжного, мужского плеча. А уж сейчас, когда сын опора, она не собиралась терять свою свободу и связываться узами брака, хотя претендентов хватало.
Пашка принёс из комнаты грязные тарелки, бокалы и открыл ещё одну бутылку розового вина.
– Мам, давай ещё выпьем, а посуду я сам позже помою.
Лида вытерла о фартук руки, они опять сели напротив друг друга, уже на кухне. Пашка разлил вино и торжественно произнёс:
– Теперь выпьем за нас с тобой!– чокнувшись, опрокинул в себя полный бокал, перевёл дух и вытер ладонью рот.– А может он помер?
– Кто?– Лидия легко захмелела и не сразу сообразила, что сын вернулся к прежней теме.– А, Дракопоулос? Не могу знать, хотя профессию он имел опасную.
– Да не опаснее чем у шахтёра или космонавта. Живёт наверное на вилле возле моря толстый, старый хорёк и в ус не дует.– презрительно произнёс Пашка.
– Не говори про отца плохо!– прыснула от смеха Лида.– А про старого хорька ты наверное угадал! Ему сейчас где-то семьдесят. Вот то, что ты любишь в машинах ковыряться, так это точно его гены. Так выпьем за твоего папашу, я ему невероятно благодарна за то, что у меня есть ты!
В этот вечер Пашка не пошёл в свою холостяцкую квартиру, а от выпитого вина и избытка новой информации только смог дотащиться до дивана в своей комнате, и уснул крепким сном. Мать убрала остатки еды в холодильник, заварила крепкий чай и уставилась в окно. Там бурлила жизнь, сверкала неоновая реклама, бежали машины по дорогам, оставляя разноцветные следы. В город пришла весна, снег уже сошёл, но на дорогах чавкала слякоть и сыпал мелкий дождь.
«Скоро лето, – подумала Лидия Николаевна,– не махнуть ли мне в Грецию на пару недель? Подкоплю денег, у Пашки немного займу и махну.»
Глава 3.Сибирь.
Она проснулась от головной боли и от отвратительной сухости во рту. Язык словно присох к нёбу и превратился в жёсткую, наждачную бумагу. Женщина попыталась разлепить ресницы, но каждое движение гулким эхом отдавалось в затылке и висках. Но жажда заставила скинуть ноги с кровати. Она пыталась нащупать тапки, но сосуды в голове толкали кровь с такой силой, что казалось, пробьют несчастный черепок. Усевшись на кровати и обхватила голову руками произнесла тихо:
– Йорик, бедный Йорик!
Так и не найдя тапки, с полузакрытыми глазами поплелась на кухню. Достала из шкафчика таблетку аспирина, закинула её в рот и обливаясь, жадно запила холодной водой. В голове постепенно прояснялось. За окном стояло хмурое утро и моросил мелкий, мерзкий дождь. На кухне в каждом углу стояли разномастные, пустые бутылки из под водки, стол залит каким-то липким, красным соком и заставлен грязной посудой. Холодильник улыбнулся белой пустой и только в углу скрючились старые овощи, и в целлофановом пакете заплесневели дряблые сосиски. Она с чувством захлопнула дверцу и села на ротанговый, уютный диванчик. Выпить нечего, пожрать тоже. Женщина встала, заварила чай. Громко отхлёбывала обжигаясь и размышляла:
«Деньги, наверное все спустила на водку, но ничего, теперь деньги не проблема.»
Проснувшись окончательно пошарила по закоулкам кухни, за мусорным ведром, за холодильником, под столом, прошлась по шкафам в спальне, заглянула за диван и обнаружила ещё запечатанную бутылку водки. Обрадовалась про себя:
« Вот идиотка, сама от себя прячу, сижу тут в четырёх стенах одна одинёшенька, ни друзей, ни подруг, ни родственников».
Да и не хотела она никого видеть, и ни с кем разговаривать. Сейчас для комфорта душевного и телесного лучше побыть одной. Никто не должен
Зоя росла девочкой хорошей, да вот собственно и всё, что можно сказать про хорошую девочку Зою. Она средне училась, серо выглядела и ничем не выделялась среди сверстников. Была пышечкой среднего роста и самым примечательным в облике были глаза-широко расставленные, бездонно голубые, и до тупости наивные. Её одноклассники кипели как на вулкане– записывались в танцевальные и спортивные кружки, кто-то в музыкальную, кто-то в художественную школу, пели песни под гитару, пекли картошку на костре, ходили в многодневные походы, а позже влюблялись, писали друг другу любовные, бесхитростные записки, бегали на свидания, приглашали друг друга в кино и на дискотеки. Всё это как-то проходило мимо неё. Нет, она хорошо училась, но особенно ничего не интересовало, она не влюблялась, не плакала ночами в подушку, и домой возвращалась ровно в десять тридцать– как наказывала мама. А родительница часто отсутствовала дома и дочь в основном оставалась на попечении отца. В конце Перестройки мать быстро ухватила тему и поняла, что нужно во времена тотального дефицита. Сначала с новосибирского базара тюками таскала китайские, кружевные, женские трусики, носки, колготки, заколки для волос. В первое время сама стояла на местном рынке со своими тряпками, потом взяла в аренду небольшую площадь в крупном торговом центре, и наняла за небольшую зарплату продавщицу. Но вскоре поняла, что может обойтись без новосибирских посредников, которые торгуют трусами. В один прекрасный момент отправилась за товаром сначала в Турцию, а потом и в Грецию. Там оптом закупала кожаные куртки, плащи и изделия из ценных мехов, а это уже был другой товарооборот и другие деньги.
Между тем Зоя выросла в симпатичную, слегка полноватую девушку, но с нежной, чистой кожей, открытым взглядом голубых глаз и длинными ногами. По утрам они с отцом готовили яичницу с колбасой, кофе с молоком и разбегались– он на завод, она в школу. По выходным смотрели телевизор, иногда зимой ездили на городской каток или на лыжную базу, осенью собирали грибы, летом клубнику на полях. В этой маленькой компании скучать не приходилось. Ещё они заботились друг о друге. Когда приезжала мать, порядок нарушался, и квартира становилась похожа на перевалочную базу, которая доверху забивалась полосатыми тюками. Пахло кожей, на кроватях разбрасывались шубки, шапки, манто из норки, опоссума и всякого невиданного меха. Когда Зоя закончила школу, наступило время определяться с учебным заведением. Отец хотел, чтобы дочь поступила в институт, а мать заняла позицию совершенно категоричную. Она считала, что для её дочери будет лучше отучиться в кулинарном или швейном училище, и хорошо выйти замуж за турка, грека, да за чёрта лысого, только подальше от Сибири. В тяжёлые времена, когда в стране стояла разруха, безработица и нищета, мать видела как люди живут в странах, в которых она забивала шмутьём сумки. Поэтому она прикладывала все усилия, и при всяком удобном случае демонстрировала фотографию своей русоволосой, голубоглазой дочери. И то, что она хотела случилось! В одном большом, меховом магазине в Салониках, в который она постоянно наведывалась за товаром, сын управляющей возжелал познакомиться с русской девушкой. Старше он был дочери предприимчивой мадам лет примерно на двадцать, но это не являлось преградой ни для кого, кроме может самой девушки, да только её мнением особенно никто не интересовался. И мать сказала прямо:
– Зойка не валяй дурака, тебе всего девятнадцать лет и ты не можешь знать, что для тебя лучше. У тебя просто мозгов для этого не хватит!-прямолинейность матери просто зашкаливала.– Выйдешь замуж за грека, проживёшь пару лет, потом получишь гражданство, а уж потом делай что хочешь. Можешь развестись с ним, заберёшь отступные и люби кого хочешь. А сейчас слушай мать!
Отец страдал от мысли о предстоящей разлуке с дочерью, но в глубине души соглашался с женой. А она гнула свою линию:
– Сейчас дела хорошо идут, ещё одну точку в городе откроем, а там, как Зоя обоснуется, продадим бизнес и купим домик на берегу Средиземного или Эгейского моря. Будем на старости лет косточки на берегу греть.