Зеленая папка. Никита. Давным давно была война
Шрифт:
— А как же мама? Отпустит?
— А разве старлей не сказал, что я не местный — ранен был, меня при отступлении попросили укрыть…
— Понятно. — Валя приняла решение. — Ты мне сейчас очень нужен.
Минут через 10 Никита уже разговаривал с тетей Степанидой и ее сыновьями.
— Мне надо уйти с Валей…
Мама мальчишек посмотрела на Никитку, немного покачала головой, пожевала губами и… промолчала.
— Да куда ты пойдешь? Только после болезни оправился! — удивился Коля.
— И еще… Тетя Степанида, надо мальчишек отправить отсюда,
— Да куда ж их… их хаты гнать?
— Послушайте меня и другим на хуторе расскажите, немцы хотят облаву на мальчишек сделать, они думают, что через ребят на партизан выйдут, — жестко начал Никита. — А скажут — не скажут, фрицев это не волнует, просто постреляют для острастки всем, чтоб людей запугать. Ребят надо убрать с хутора, до начала ноября.
Никита помнил, что ребят расстреляют в 25-ю годовщину Октябрьской революции.
— Да почто им детишки? Не станут они малых трогать…
Степанида рассказала об предупреждении соседкам, у которых были дети, но и они считали, что не будут мужики воевать с детьми.
Колька и Васька рассказали об этом предупреждении остальным «гарнизоновцам». Аксен задумался и предложил:
— Может, что и учуяли, гады, Устин все вынюхивает — высматривает… Вот отметим 7 ноября, вывесим красные флаги и можно к партизанам уходить, тем более, оружие есть.
На том ребята и порешили…
Устин 3-го ноября, утром, зашел в одну их хат в Вербовке.
— Митревна! Первач есть? А то подстыл я че-то…
— Да какой… откуда первач? Нету… — всплеснула руками старушка.
— О-хо-хо… Воды давай! — Устину нужно было похмелиться, его мучил «сушняк». — А че в кружке? Стакана нет?
— Так Аксен Тимонин приходил, просил, два забрал, а обратно не вернул. Разбились, говорит…
Устин замер и, не дослушав старушку, выбежал из хаты.
4 ноября 1942 года в хуторе Аверинском немцы провели облаву на мальчиков хутора.
Они схватили 17 ребят, почти всех из «Босоногого гарнизона»: Первым Махина Ваню, потом Егоровых Колю и Васю, Горина Васю, Тимониных Аксена и Тимку, Манжин Семен, Назаркин Никифор, Головлевых Костю и Филиппа, Сафонов Емельяна и Сережу, Церковников Максим, Семенов Анатолий, Ребриков Григорий, Силкиных Петю и Федю …
При аресте фашисты врывались в хаты, били мальчишек ногами, палками, ногайками, требовали сказать, где партизаны. Ребята плакали, избитые в кровь, говорили, что не знают, где партизаны и вообще никого не знают…Никто никого не выдавал… Потом их полуживых, избитых до потери сознания, вытаскивали на улицу и кидали в крытый кузов грузовой машины.
Вместе с ребятами в эту машину фашисты посадили Филиппа Тимонина — отца Тимониных Аксена и Тимофея, как отца явного партизана, Головлеву Дарью — мать Головлева Константина и Сафонову Степаниду — мать Сафонова Емельяна. Всего 20 заложников… Грузовик под сильной охраной поставили на центральной площади…
3 дня взрослые смотрели, как по несколько раз в день издевались над их детьми, но ничем им помочь не могли. А мальчишки после истязаний
6 ноября обер-лейтенант Гук выехал Калач — на — Дону, где получил разрешение на акцию устрашения…
7 ноября весь немецкий гарнизон был на ногах, а еще приехали полицаи. Полицаи месили грязь, ходили от дома к дому, выгоняли на улицу женщин, детей, стариков и, подталкивая их в спину, согнали на площадь. Моросил дождь. Жители хутора смотрели на построенных у грузовой машины ребят.
— Снять шапки! — скомандовал переводчик Асмус.
Толпа нехотя повиновалась. Недалеко послышался треск мотоцикла. Где-то через минуту на площадь подкатил комендант, обер — лейтенант Гук, который был в непромокаемом плаще с капюшоном. Он передал что-то переводчику и пошел вдоль построенных мальчишек. Потом не спеша пошел обратно. Коменданту не понравилось, как на него посмотрел самый маленький, девятилетний — Семка Манжин, и обер — лейтенант Гук, схватив его за волосы, выдернул из строя. Потом немец прошел дальше, остановился перед самым старшим, самым избитым — Аксеном, взял его за подбородок, посмотрел в глаза, вспомнил, что этого мальчишку ловили дольше всех, мальчишка почти добежал до леса, отстреливаясь из пистолета… и тоже выдернул из строя… Потом рядом с Семкой и Аксеном оказались Тимошка, оба брата Егоровых, Костя Головлев, Емельян Сафонов, Никифор Назаркин. Последним из строя комендант выхватил Ванюшку Михина…
Фридрих Гук пересчитал отобранных, потом махнул рукой переводчику.
— Эти бандиты будут расстреляны за порчу немецкого имущества, неподчинение и открытое сопротивление немецким властям! Если кто-то будет замечен в неподчинении властям, то виновные будут расстреливаться, а если у жителей хутора будет обнаружен кто-либо чужой, то хозяин будет выгнан из дому и дом сожжен. — Громко прокричал Асмус.
Десятерых избитых и полураздетых ребят окружили солдаты и погнали на край хутора. Заголосили женщины…
— Прощай, батя! — крикнул Аксен.
— Сынки… Сынки мои…Меня убейте, меня! — закричал отец немцам.
Полицай сбил его с ног ударом приклада в спину…
На окраине хутора, затолкали в сарай, а через минуту оттуда вывели первую пятерку ребят, связанных рука к руке.
Аксен и Тимка оказались в первой пятерке. Пятерых ребят повели и поставили у самого края силосной ямы.
К Аксену подошел староста Устин.
— Ну, что, расколол стаканчики? — ехидно усмехнулся он. — Думали не узнаю?
— Иди отсюда, сволочь! — вскипел Аксен, а потом добавил, но не успел договорить. — Погоди, тебя поймают и народ судить будет, и …
Привели вторую пятерку…
А Фридрих Гук стоял и фотографировал… для отчета.
Калач. Мост через Дон.
Из рапорта 94-й немецкой пехотной дивизии: «22 сентября. Сопротивление в элеваторе сломлено. Мы нашли трупы сорока убитых русских. Половина из них в военно-морской форме — морские дьяволы. В плен взяли двоих, одного из них — тяжелораненого».