Зеленая ветка мая
Шрифт:
– Быть бы птичкой, петь бы да петь, - скажет Фрося. Вспыхнет. И что-то загадочно-тайное промелькнет в ее светлой улыбке...
Катя поискала глазами Фросю у алтаря, но последнее время она не прислуживала отцу Агафангелу. Другие послушницы прислуживали, а Фроси нет в церкви. Отчего ее нет?
В остальном это воскресное утро было таким, как всегда. Впереди большой свободный день! Чем бы поинтереснее заняться? Побежать с Линой на каток? Или нет, дома ждет начатая книга, "Поединок" Куприна. Живо домой!
А
За их обеденным столом, заставленным разными кушаньями вроде маринованных грибков, селедки с горячим картофелем, белых монастырских калачей и прочего, возле бабы-Коки сидел...
Кто мог представить! Кто мог поверить! На мгновение Катя застыла у порога, слезы хлынули, и она подбежала и повисла у Васи на шее.
Целовала, всхлипывала, смеялась. Трогала на плечах погоны, желтые пуговицы военной гимнастерки и даже кобуру револьвера. А он глядел на нее с той любимой, единственной Васиной улыбкой, которую она так знала, так знала! Он был по-прежнему хорош. Война не изменила его. Смуглый румянец на щеках, чистый лоб, высокая шея, прямая осанка и Васин голос, родной.
Кажется, стал немного постарше. В военной форме. Катя не видела его в военной форме. Как хорош! Где Фрося? Поглядела бы на Катиного брата, прапорщика Василия Платоновича Бектышева! Где Линка Савельева? Влюбилась бы с первого взгляда.
– Ты надолго, Вася? Хоть недельку погостишь? Сколько мне надо тебе рассказать обо всем! Баба-Кока, не отпускайте его. Хоть недельку погости у нас, Вася!
– Какое недельку! Катюша, один день остался мне отпуску.
– Один день? Почему?
– Ведь я на военной службе, Катя.
– Ну и что? Неужели тебе так мало дали отпуску? Один день остался. Остался? Ты где-нибудь был? Где ты был?
– А неважны, господа военные, ваши дела, - сказала баба-Кока, не слыша или не понимая Катиной мольбы или намеренно переводя разговор на другие рельсы.
– Совсем плохи дела. Подай, Катя, газету.
Газету "Русское слово" баба-Кока читала ежедневно, иногда и Катю с Фросей посвящая в некоторые политические новости, но в вопросах политики ее собеседницы были не очень сильны, вернее, совсем непонятливы.
Баба-Кока читала без очков.
– "Наши части, перейдя в наступление, сбили противника, но затем под натиском немцев отошли в исходное положение". Ну? Что скажешь?
Вася пожал плечами.
– Война.
– Слушайте дальше, господин прапорщик. "На восточном берегу реки... наши части, ведя упорный бой, продвинулись на полторы версты, но затем контратакой противника были вынуждены отойти на исходное положение". Ну? Что скажешь? Третий год воюем. Что наше победоносное православное войско?
Вася нагнулся к бабе-Коке и негромко, но внятно:
– Нашему победоносному православному войску до чертиков надоела война.
–
– испуганно замахала на него баба-Кока.
– Мы должны добиться победы. Срам будет нам перед народом, если мы...
– Кто мы? Вы, баба-Кока?
– спросил Вася, и Катя увидела насмешливый огонек у него в глазах.
– Что-то не пойму я тебя, Василий, - проговорила Ксения Васильевна, медленно разглаживая скатерть по сгибу стола.
– Народу дела нет до нас с вами. И солдатам от победного конца прибыли нет. Солдаты о доме соскучились, им землица мерещится.
– Не пойму. Да ведь это изменой зовется, Василий, - упавшим голосом произнесла баба-Кока.
– Это зовется честным взглядом на жизнь. Армия распадается, генералы бездарны, в ставке разлад, у солдат неверие...
– Василий, опасное ты говоришь.
– На позициях за такие речи расстрел. Но ведь я в вашем доме, баба-Кока.
– Вася, откуда у тебя трудные мысли такие?
– Оттуда. С войны.
Они говорили о войне, только о войне. О каких-то генералах, из-за чьей глупости полегли полки наших солдат. На фронтах усталость, отчаяние. В царя не верят. Фабрикантов и помещиков ненавидят.
– Значит, и нас?
– спросила Ксения Васильевна.
– За что нас любить?
– Разве мы делали кому-нибудь худо?
– А хорошее делали?
– Хорошее - да.
– Может быть, изредка, но... но вот у нас с Катей триста десятин земли остается в наследство, а я косы в руки не брал, а Катя снопа сжать не умеет. А у Саньки - твоей, Катя, подружки, - у Санькиного отца наберется ли в Заборье три десятины?
– Погоди, погоди, значит, ты хочешь, чтобы поровну, что ли? удивленно вскинула брови баба-Кока.
– Я о солдатских и мужицких мечтах говорю.
– Вон у вас что-о там, - все более дивясь, протянула Ксения Васильевна.
– Вы в монастырских стенах заперлись, баба-Кока. Ничего не видите, не знаете, кроме того, что скажет "Русское слово". Газета умеренных взглядов, и то каждый день колонка или две пустые. Это что значит? Значит, цензура вымарывает. Чего народу знать не положено, вымарать, вон! И чтоб интеллигентным дамам нервы не портить. Впрочем, кому по нынешним временам интеллигентные дамы нужны?
– А теперь в грубость пошел.
– Не сердитесь, баба-Кока.
Он поцеловал ей руку, а она его долгим поцелуем в лоб.
Так они сидели за неубранным столом и говорили до сумерек, когда снег поголубел за окном.
Позабыли обедать. На столе почти нетронутые оставались закуски, по военному времени довольно обильные.
Вася ел неохотно, выпил несколько рюмок настойки и все вспоминал о фронте.
– А во дворце что творится! Пьяный мужик Распутин вертит всей царской фамилией, в сущности, правит страной. Стыд, позор.