Зеленое окно

Тихомиров Олег Николаевич

В дороге нас, растрясло, и было не очень-то интересно сидеть почти полтора часа в крытом кузове, словно взаперти. Правда, мы горланили песни, но это вначале, а потом поднадоело.

И вдруг мы очутились на просторной поляне. Над головой синее небо, и в придорожных лужах отражается небо, а но сторонам, куда ни посмотри, молчаливо и сонно стоят деревья с голыми ветками. Лишь кое-где чудом уцелели последние желтые листья. Они светились, вспыхивали под солнцем, будто искры.

В лесу стояла тишина: ветра не было, а все живое куда-то разбежалось, разлетелось,

попряталось.

Но вот донеслось тарахтение мотора — на поляну выехала вторая машина. Это был тоже грузовик, только открытый. Он остановился неподалеку от нас, и из него стали выбираться родители.

Мы прибежали к ним и закидали советами: какую ногу ставить на колесо, как держаться за борт, куда и как прыгать.

Галдеж этот то утихал, то разгорался вновь.

Последним прыгал Виталькин отец. В линялой, простенькой гимнастерке он казался помолодевшим. Едва он подошел к борту, как мы опять закричали. А Павлик протянул обе руки, словно собирался поймать Петра Сергеевича. Если б он и в самом деле прыгнул на протянутые комендантские руки, от Павлика, очевидно, осталось бы мокрое место. Но Павлик тем не менее тянул руки и приговаривал:

— Прошу, Петр Сергеевич, прошу… Виталькин отец вдруг как-то неожиданно оттолкнулся одной рукой от борта и при всей своей громоздкости легко перемахнул через коменданта. Павлик сжался. По-моему, он закрыл глаза.

— Вот и все, — сказал Петр Сергеевич и ударил несколько раз ладонью о ладонь. — Все в сборе? Тогда идемте.

Мы подхватили лопаты и отправились.

Я шел вместе с Глебом и дядей Васей. Вначале я пошел было рядом с отцом, но он меня сразу же спросил, не забыл ли я дома свой бутерброд.

— Нет, — буркнул я и поспешил отойти в сторону: ведь через некоторое время он непременно поинтересуется, съел ли я свой бутерброд, или скажет, чтобы я застегнул пуговицы на куртке, или потребует, чтобы я вынул из кармана шарф и прикрыл горло.

Я, конечно, понимал, что он выполняет поручения мамы, но от этого мне было не легче.

Дядя Вася прихватил с собой этюдник и штатив, который называл «ногами».

— Опоздали, дядя Вася, — сказал я, вспомнив левитановскую картину, — осень уже не золотая, лес плохой, весь осыпался.

Я думал, дядя Вася мне поддакнет, и Глеб тогда увидит, что я запросто разговариваю с художником на такие специальные темы.

Но дядя Вася сказал:

— Лес плохим не бывает. Ты посмотри, — он остановился, провел рукой, — хорошо ведь, а?…

Ну какой же я кретин! Только что стоял и сам любовался, а теперь захотелось показать: вот, мол, каков я, вот как во всем разбираюсь!

Я разозлился на себя и ничего не ответил. Но дяде Васе, наверное, и не нужен был мой ответ… Он шел, внимательно всматриваясь то в одну сторону, то в другую, и, казалось, забыл про меня и Глеба.

А впереди нас вдруг появились Виталька с Таней. Я стал смотреть на них. Виталька держал за ремешок свой фотоаппарат, слегка помахивал им и рассказывал что-то смешное: Таня то и дело заливалась.

Она шла чуть склонив

голову. На плечах у нее красовалась незнакомая мне серо-голубая куртка. Куртка блестела и была прострочена ромбами.

Тане простительно: она девчонка. А вот зачем Виталька напялил на себя новенькие синие джинсы? Вообще-то джинсы — вещь! И наклейка на заднем кармане мне тоже нравится (уверен, что моя мама сразу же бы ее отпорола). Но ведь сегодня будем возиться с землей, перепачкаемся. Глеб словно прочитал мои мысли.

— Вырядились, — сказал он, кивнув на Витальку и Таню.

— Подумаешь! Нам-то какое дело. — Я срезал ножом прутик и, насвистывая, принялся старательно его обстругивать.

Уж что-что, а насвистывать я умею. Я выбрал песню из кинофильма «Тишина». Ту самую, где есть слова:

…Нас оставалась только трое Из восемнадцати ребят…

Отличная песня. Когда слышу ее по радио, даже как-то жутко делается. С самых первых звуков. Лишь только начинает играть труба.

Глеб мне подсвистывал. И мы чувствовали, что готовы броситься друг за друга в огонь и воду. И смутная тревога уже сейчас кралась за нами следом.

Но знаю, слышали ли нас Виталька и Таня. Может, слышали, а может, и нет. Потому что в лесу уже было шумно: трещали сучья под ногами, кто-то пел песню, только совсем другую, не нашу.

Уйти подальше в лес мы не смогли. Впереди оказался крутой, глубокий овраг. Его решили не обходить: кругом вполне хватало и деревьев, и кустов.

Павлик пересчитал все лопаты и просил не забывать их в лесу, не то, мол, «кому сплошная удовольствия, а кому — плати из своего кармана». Павлика живо успокоили и тут же принялись за дело. Нужно было выкопать шесть молоденьких березок и четыре рябинки.

…Работали мы втроем: дядя Вася, я и Глеб. Мы кряхтели, крякали и чертыхались, а над нами вздрагивала, ожидая своей участи, пугливая березка.

Не подумайте, что выкопать дерево — пара пустяков. Пока подроешь все корни, семь потов сойдет. К тому же мне лопата попалась тупая и рукоятка из нее все время выскакивала.

Потом мы с Глебом приподняли и понесли березку, а дядя Вася — три лопаты: они были полегче, а он здорово устал.

Когда мы вышли на поляну, увидели Витальку и Таню: они тоже несли деревце и уже подходили к машине, но их березка была намного меньше нашей, ее можно было без труда нести одному. Вслед за ними шел Диман — тащил три лопаты.

Возле машины Виталька поставил березку, и Таня взялась за нее правой рукой, в левую руку он сунул ей лопату, после чего отбежал на несколько шагов, вынул фотоаппарат и стал наводить на фокус.

К Тане подошел Диман и спросил:

— А мне можно?

— Пожалуйста, — сказала Таня.

Виталька сделал шаг влево, посмотрел в аппарат, потом шагнул вправо, снова посмотрел, затем чуть продвинулся вперед и, опять же посмотрев, сказал:

— Диман, ты не входишь в кадр. Понимаешь?