Зеленые холмы Африки. Проблеск истины
Шрифт:
– Бог мой, да это детеныш, – вырвалось у Старика. – Выходит, перед нами самка. Счастье, что вы не выстрелили. Схватки б нам не избежать.
– Это все та же самка?
– Нет, у той был огромный рог.
От такого ненормального переизбытка дичи нас всех охватило нервное возбуждение, как у впавшего в эйфорию пьяницы. Такое состояние обычно возникает, когда редкие звери или рыбы вдруг начинают попадаться в немыслимом количестве.
– Взгляните на нее. Она чувствует близость опасности, хотя не видит и не чует нас.
– Но она слышала выстрелы.
– То, что люди близко, она понимает, но не знает точно – где.
Самка стояла на самом виду – такая огромная и смешная, что на нее было приятно смотреть. Я прицелился ей в грудь.
– Отличная мишень.
– Лучше не бывает, – сказал Старик.
– Так что же мы будем делать? – спросила практичная Мама.
– Обойдем ее, – ответил Старик.
– Если
– Как знать! – сказал с сомнением Старик. – Встреча с ней не сулит ничего хорошего.
Но самка, не проявив агрессии, просто опустила голову и пошла вверх по холму со своим уже почти взрослым детенышем.
– Теперь, – сказал Старик, – пошлем Друпи вперед – пусть поищет следы самца. А мы пока посидим в тени.
Мы устроились под деревом, а Друпи и проводник пошли вдоль ручья, каждый по своей стороне. Вскоре они вернулись с сообщением, что носорог ушел вниз по ручью.
– Кто-нибудь видел его рог? – спросил я.
– Друпи говорит – большой.
М’Кола сделал несколько шагов по холму, потом вдруг пригнулся к земле и жестом подозвал нас.
– Ниати, – сказал он, глядя из-под руки.
– Где? – спросил Старик.
М’Кола указал, пригнулся еще больше, а когда мы подползли к нему, передал мне бинокль. Звери были далеко от нас, ниже по течению, на одном из выступов крутого склона. Сначала мы разглядели шесть, а потом и восемь буйволов – черных, с массивными загривками и блестящими рогами. Некоторые щипали траву, а другие были настороже.
– Вон тот – самец, – сказал Старик, не отрывая глаз от бинокля.
– Который?
– Второй справа.
– Мне все они кажутся самцами.
– Слишком большое расстояние. Но этот самец хорош. Теперь нам надо перейти ручей, обойти их и подкрасться сверху.
– А они не уйдут?
– Не должны. Если станет жарко, могут спуститься к ручью.
– Тогда пойдем.
Мы перешли ручей, ступая с одного бревна на другое, а на берегу почти сразу попали на хорошо утрамбованную звериную тропу, которая тянулась вдоль берега в тени раскидистых деревьев. Шли мы довольно быстро, но ступали осторожно, а ручей позади нас почти сразу терялся за завесой ветвей. Было все еще раннее утро, однако поднявшийся ветерок шевелил листья над нашими головами. Мы преодолели спускавшийся с горы овраг и укрылись в густом кустарнике, прячась от зверей, а потом, пригнувшись, пробрались меж деревьев и оказались на небольшой опушке, откуда, используя край оврага как прикрытие, взобрались выше по склону и, оказавшись над буйволами, могли подойти к ним сверху. Мы остановились за скалой; я уже обливался потом и, засунув платок под широкополую шляпу, послал Друпи на разведку. Он вернулся с сообщением, что буйволы скрылись. Сверху их не было видно, и потому мы миновали овраг и склон холма в надежде, что перехватим буйволов на пути к воде. Следующий холм был выжжен, его подножие утопало в горелом кустарнике. В пепле явственно проступали следы буйволов, идущих к густым зарослям у ручья. Мы не могли следовать за ними сквозь увитую лианами непролазную чащу. Вниз по ручью следов не было, из чего мы заключили, что буйволы находятся в том месте, которое мы видели со звериной тропы. Старик сказал, что здесь к ним подхода нет. Деревья растут слишком густо, и, даже если мы вспугнем буйволов, стрелять все равно не сможем. Мы просто не отличим одного от другого, сказал он. Перед нами промчится черная туча. Старого буйвола еще можно распознать по седой шкуре, но те, что помоложе, такие же черные, как самки. Нет смысла поднимать зверей здесь.
Было уже десять часов утра, на открытых местах солнце палило нещадно, а ветер поднимал и носил пепел с выжженных мест. Теперь все живое попрячется в чаще. Мы сами тоже решили найти тенистое место, устроиться поудобнее, почитать в прохладе, потом позавтракать и так провести жаркое время дня.
Обойдя погорелое место, мы вышли к ручью и устроили привал в тени могучих гигантов. Вынули из тюков наши кожаные куртки и плащи и расстелили их на траве под деревьями, чтобы можно было сидеть и читать, прислонившись к стволам. Мама достала книги, а М’Кола развел небольшой костер и вскипятил воду для чая.
Ветер усилился и шумел в высоких кронах. В тени было прохладно, но стоило выглянуть на солнце или подставить открытый участок тела горячим лучам, пробивающимся кое-где меж ветвей, как жара сразу давала о себе знать. Друпи ушел вниз по ручью на разведку, а мы лежали и читали. Я ощущал, как прибывает зной, высыхает роса, нагреваются листья и сверкает под раскаленными лучами вода в ручье.
Мама читала «Испанское золото» Джорджа Бирмингема [28] – по ее словам, роман никуда не годился.
28
Джордж Бирмингем (наст. имя и фамилия Джеймс Оуэн Хэнни) род. в 1865-м. Английский писатель, известен по авантюрному роману «Испанское золото» (1908).
Я думал, насколько же реальна для меня Россия времен нашей Гражданской войны, реальна, как любое другое место – Мичиган, например, или прерии к северу от нашего города и леса вокруг зверофермы Эванса, и что благодаря Тургеневу я жил в описываемых им местах, как жил и у Будденброков, и лазил к возлюбленной в окно, как в «Красном и черном», и видел, как мы вошли в Париж через городские ворота, когда на Гревской площади, привязав к лошадям, разрывали на части Сальседа [29] . Все это я видел будто собственными глазами. И это меня не вздернули на дыбу, потому что я был исключительно вежлив с палачом, когда казнили нас с Коконасом, и я помню Варфоломеевскую ночь, когда мы ловили гугенотов, и как меня заманили в ловушку в ее доме, и то неподдельное чувство при виде закрытых ворот Лувра или при виде его тела под водой после падения с мачты. И всегда Италия – страна лучше любой книги, помню, как я лежал в каштановой роще, а туманной осенью ходил мимо Собора через весь город к Оспедале Маджоре [30] , сапоги, подбитые гвоздями, постукивали по мостовой, а весной случались внезапные ливни в горах, и армейский запах стоял во рту медной монетой. В жару поезд остановился в Дезензано, где рядом было озеро Гарда, а те войска оказались Чешским легионом, когда я был там в следующий раз – шел дождь, а в следующий – мы проезжали там в темноте, а еще в следующий – тряслись на грузовике, а потом ехали еще раз, не помню точно, откуда возвращаясь, однажды я шел мимо него в сумерках из Сермионе. Во всех этих местах мы были в книгах и не в книгах – а где побывали мы, то, если мы на что-то годимся, там сможете побывать и вы. Земля в конце концов разрушается, ветер разносит пыль, все люди умирают, не оставляя следа, если только они не художники, но сейчас и они хотят прекратить работать, потому что они слишком одиноки, их труд тяжел и вышел из моды. Люди не хотят больше заниматься искусством, ведь тогда они будут не в моде, а от вшей, ползающих по книгам, похвалы не дождешься. А хлеб этот тяжелый. И что тогда? А ничего. Я стану продолжать читать о переправе татар через реку, о пьяном старике охотнике, о девушке и о том, какая там природа в разные времена года.
29
Сальсед – герой романа А. Дюма «Сорок пять» – последнего из трилогии, куда входят еще «Королева Марго» и «Графиня Монсоро». Далее – ряд отсылок к этой трилогии, когда автор видит себя то гугенотом, то католиком.
30
Оспедале Маджоре – здание в центре Милана, где располагалась одна из первых (XVI в.) общественных больниц; в начале ХХ в. передана Миланскому университету. В Первую мировую войну Хемингуэй еще лечился в этом госпитале.
Старик читал «Ричарда Карвелла» [31] . Мы скупили в Найроби все книги, и вот теперь они подходили к концу.
– Я читал это раньше, – сказал Старик. – Но книжка хорошая.
– Я ее плохо помню. Но мне нравилась.
– Очень хорошая. Жаль, что я уже ее читал.
– А у меня хуже не бывает, – сказала Мама. – Ты бы не смог ее читать.
– Возьми мою.
– Какой красивый жест, – улыбнулась она. – Ладно уж, сама дочитаю.
– Бери, тебе говорят.
31
«Ричард Карвелл» – роман У. Черчилля (1899).
– Я скоро верну.
– М’Кола, как насчет пива? – спросил я.
– Ндио, – выразительно произнес он и вытащил из ящика, что нес на голове один из туземцев, бутылку немецкого пива, оплетенную соломой, – одну из тех шестидесяти четырех бутылок, что Дэн привез из немецкого магазина. Горлышко бутылки было обернуто серебряной фольгой, а на желто-черной этикетке гарцевал всадник в латах. После ночи пиво еще не успело стать теплым, и, открытое консервным ножом, оно запенилось в трех кружках – тяжелое и густое.