Зеленые холмы Африки. Проблеск истины

Хемингуэй Эрнест

Все, чего мне сейчас хотелось, – снова вернуться в Африку. Мы еще не уехали отсюда, а я, просыпаясь по ночам, лежал, прислушивался к ночным звукам и уже тосковал по ней.

Глядя в просвет между деревьями на небо и на белые облака, уносимые ветром, я испытывал от любви к этой стране ту радость, какую испытываешь после близости с женщиной, которую любишь по-настоящему, когда, опустошенный, чувствуешь, что желание снова накатывает на тебя, и вот уже накатило, и ты никогда не насытишься, но сейчас это твое, а тебе нужно еще и еще – иметь, быть, жить в этом, обладать вечно, пока вечность неожиданно не обрывается, и время не замирает, иногда надолго, и тогда ты вслушиваешься, не пришло ли оно в движение, но оно не торопится. Однако ты не одинок: ведь если ты любил

ее радостно и без трагедий, она будет любить тебя всегда – с кем бы ни была, куда бы ни уехала, тебя она будет любить больше всех. Так что, если ты любил в своей жизни женщину или страну, ты счастливый человек, и умирать тебе не страшно. И сейчас, находясь в Африке, я хотел взять от нее как можно больше – пережить смену времен года и период дождей, когда не надо много путешествовать, испытать для большей реальности разные жизненные неудобства, узнать названия незнакомых деревьев, мелких зверюшек и птиц, изучить язык, жить не торопясь и во все вникая. Всю жизнь я любил страны – страны всегда лучше, чем люди. Я могу испытывать одновременно симпатию только к небольшому числу людей.

Жена спала. Приятно смотреть на нее спящую – она спит спокойно, свернувшись клубком, как зверек, – ничего общего с мертвецки спящим Карлом. Старик тоже спал спокойно, но было видно, что его душе тесно в теле. Оно уже не было ему впору. С возрастом оно изменилось, утратило четкость линий, здесь прибавилось, тут убавилось, но в душе он оставался молодым, стройным, высоким и крепким, как в те дни, когда на равнине близ Вами преследовал львов и мешков под глазами еще не было. Спящим я видел его таким, каким Мама видела всегда. М’Кола и во сне оставался просто пожилым человеком – без собственной истории и загадки. Друпи не спал. Сидя на корточках, он всматривался в даль.

Носильщиков мы увидели издалека. Сначала над высокой травой показались ящики, а уж потом их головы. На какое-то время, спускаясь в овраг, туземцы исчезли, оставив сверкать на солнце только кончик копья, но вскоре опять появились, и я смотрел, как они, гуськом поднимаясь на взгорье, направляются в нашу сторону. Они взяли немного влево, и Друпи помахал им рукой. Когда туземцы стали разбивать лагерь, Старик предупредил их, что шуметь нельзя, и мы, удобно расположившись под тентом, беседовали в ожидании обеда. Вечером вышли на охоту, но никого не встретили. Утром снова отправились на разведку, но вернулись опять ни с чем. Вечером произошло то же самое. Прогулки были приятные, но без всякого результата. Дул сильный восточный ветер, короткие гряды холмов подходили к самому лесу, и, если б мы перевалили через них, животные сразу учуяли бы наш запах. Вечером солнце било в глаза, не позволяя ничего толком рассмотреть, а когда оно садилось на западе за холмы, густая тень окутывала место, где носороги обычно выходили из леса, так что западная часть была недоступна для охоты, а в других местах ничего не попадалось. Посланные к Карлу носильщики вернулись с мясом. Они принесли пропыленные окорока антилоп, солнце высушило мясо, и носильщики, сидя на корточках вокруг огня, радостно жарили его на палочках. Старик недоумевал: куда подевались все носороги? С каждым днем их следы встречались нам все реже, и мы задавались вопросом, не в полнолунии ли загвоздка? Не выходят ли они в это время из леса по ночам и ночью же возвращаются, а может, они все же учуяли нас или услышали шум и из-за своей пугливости прячутся в глубине леса? Или что-то еще? Выдвигал теории обычно я, а Старик остроумно критиковал их, хотя некоторые выслушивал из вежливости или даже с интересом – вроде предположения о связи поведения животных с полнолунием.

Спать мы легли рано, ночью прошел дождь – даже не дождь, а короткий ливень с гор. Встав до рассвета, мы взобрались на крутой, поросший травой гребень горы, откуда хорошо виднелись наш лагерь, долина ручья, противоположный высокий берег, а также близлежащие холмы и край леса. Когда над нами пролетела гусиная стайка, еще не совсем рассвело, и даже в бинокль край леса был плохо виден. На вершинах трех холмов сидели наши дозорные, и мы

ждали рассвета, чтобы в случае чего увидеть их сигналы.

Вдруг раздался голос Старика: «А ну-ка взгляните на этого мерзавца!» – и он крикнул, чтобы М’Кола принес ружья. Тот мигом скатился с холма, и тут все мы увидели, как прямо напротив нас по дальней стороне ручья торопливо бежит носорог. На наших глазах он ускорил бег и, срезав угол, повернул к воде. Носорог был бурого цвета, с четко вырисовавшимся большим рогом, его быстрые целенаправленные движения никак не увязывались с его несомненной тяжеловесностью. От возбуждения меня охватила дрожь.

– Он перейдет ручей, – сказал Старик. – Вполне доступная мишень.

М’Кола передал мне «спрингфилд». Я открыл винтовку, желая убедиться, что она заряжена. Сейчас носорога не было видно, но о его присутствии говорило колыхание высокой травы.

– Сколько до него?

– Метров триста.

– Я уложу этого мерзавца.

Пристально всматриваясь в шевелящуюся траву, я сознательно сбрасывал внутреннее напряжение, перекрывая, словно клапаном, нервозность, дабы обрести бесстрастное состояние, необходимое при стрельбе.

Но вот носорог вновь показался – он ступил в неглубокий ручей с каменистым дном. Понимая, что моя позиция идеальна для выстрела и нужно только упредить движение носорога, я прицелился, затем взял чуть вперед и выстрелил. Я слышал удар пули и видел, как носорог содрогнулся. Шумно фыркая, он рванулся вперед, расплескивая воду. Я выстрелил еще раз, подняв позади него фонтанчик воды, а потом еще, когда он скрылся в траве, – и, похоже, опять промазал.

– Пига, – сказал М’Кола. – Пига!

Друпи был с ним согласен.

– Вы попали в него? – спросил Старик.

– Это точно, – ответил я. – И думаю, ему конец.

Друпи побежал к носорогу, а я перезарядил винтовку и побежал следом. Половина нашего лагеря уже рассыпалась по ближайшим холмам, кричала и размахивала руками. Носорог промчался прямо под лагерем по долине, подступавшей к самому лесу.

Подошли Старик и Мама. Старик нес автомат, а М’Кола – мое ружье.

– Друпи отыщет носорога, – сказал Старик. – М’Кола клянется, что вы в него попали.

– Пига! – убежденно произнес М’Кола.

– Он пыхтел, как паровоз, – сказала Мама. – Но как он был прекрасен, когда бежал.

– И все-таки домой опоздал, – заметил Старик. – Так вы не сомневаетесь, что ранили его? Ведь он был чертовски далеко.

– Сомневаюсь? Да я уверен, что попал. И рана смертельная.

– Если так, никому об этом не говорите, – посоветовал Старик. – Вам никто не поверит. Только взгляните. Друпи напал на кровавый след.

Друпи вырвал что-то из высокой травы и поднял вверх. Затем, согнувшись, пошел по кровавому следу.

– Пига! – повторял М’Кола. – М’узури!

– Поднимемся наверх, оттуда будет видно, если он собьется с пути, – сказал Старик. – Только взгляните на Друпи.

Друпи стащил с головы феску и держал ее в руке.

– Вот все, что ему нужно для защиты, – сказал Старик. – Мы берем с собой пару надежных винтовок, а Друпи идет на носорога с головным убором.

Мы увидели, как Друпи и сопровождавший его туземец остановились. Друпи поднял руку.

– Они его услышали, – сказал Старик. – Ускорим шаг.

Мы стали спускаться. Друпи пошел нам навстречу и что-то сказал Старику.

– Носорог здесь, – шепнул мне Старик. – Они услышали волоклюев. Один из туземцев говорит, что слышал и «фаро». Давайте приблизимся с подветренной стороны. Вы ступайте с Друпи вперед. А Мемсаиб пусть идет за мной. Возьмите мою двустволку. Вот так. Хорошо.

Носорог лежал где-то за кустами, в высокой траве. Подойдя, мы услышали звук, похожий на глухой, протяжный стон. Друпи оглянулся на меня с улыбкой. Звук повторился, в конце его носорог словно вздохнул, захлебываясь кровью. Друпи засмеялся. «Фаро», – прошептал он и положил себе под щеку ладонь, как будто укладывался спать. Из кустов вспорхнула стайка волоклюев и улетела. Теперь мы точно знали, где лежит носорог, и, медленно раздвинув траву, увидели его. Он лежал на боку мертвый.