Зеленые созвездия
Шрифт:
— Много, — подмигивает Володька. — Очень много.
Глава пятая Пять уровней
Потекли размеренные дни, если моё новое состояние можно было, конечно, назвать размеренным. Я всё больше и больше сливался с Природой. Ранее в ней пугала каждая неизвестность, собственно, как и любого человека: хищник, страшное насекомое, катаклизмы. А теперь с каждым днём, с каждым часом я убеждался, что любая природная причуда, способная причинить мне вред, будет обходить меня стороной. Я могу зайти в клетку ко льву, и тот не полакомится мной. Я мог спать на муравейнике или под деревом, кишащим
В школе не раз рассказывали, как кто-то из старшеклассников или даже ребята моего возраста, входили в преступные группировки. И самым главным фактором такого поступка является жажда принадлежать части какой-то мощной власти, которая кажется несокрушимой. Я никогда не понимал такое желание до недавнего момента. Не скажу, что индивидуальность, эксклюзивность, которой я теперь обладал, породили во мне гордость, но и утверждать обратное — ложь. Да, я чуточку гордился, но это чувство обходило другое, которое я не могу выразить словами. Чувство целостности, умиротворённости. И, наверное, повторюсь, осознание неотъемлемости невероятной Силы, которой не сможет противостоять ни одна глупая преступная группировка. И это я, я и только я. Ни один мой одноклассник не способен ощутить подобное.
Я не ел запрещённые продукты, или, как говорил Володька, продукты, которые достаются людям со смертью и болью. Сначала боялся, что голод даст о себе знать. В первую ночь, после знакомства с Володькой, даже посетила маленькая депрессия, в голове крутились мысли, будто я теперь недочеловек. Вот поедет семья на барбекю, начнёт жарить сочную говядину, а я даже откусить её не смогу. Словно жалкий отщепенец. Но потом привык, ведь человек быстро бросает занятие, которое доставляет ему дискомфорт. Да-да, именно о дискомфорте я и говорю. Как-то вечером бабушка жарила свинину, и от запаха мяса со специями, разливающегося по дому, я испытал дикую тошноту. Словно находился в жутком морге и нюхал разлагающиеся трупы. Даже провёл некоторое время на балконе, чтобы полегчало. После подобного на мясо даже не смотришь.
В тот вечер мама за ужином уговаривала съесть хоть кусочек, попробовать испытать мой желудок, который, быть может, уже прошёл. Я отказывался, пока дедушка, молчавший до этого и придумывавший отговорку, не сказал:
— Ну чего ты его мучаешь? Не хочет ребёнок.
С каждым днём я чувствовал приближение серьёзного разговора. Я, конечно, мог бы и дальше ничего не объяснять и есть только то, что захочу, но одно дело, когда мама думает, будто это твоя причуда и так оно и есть, а другое — когда ты лжёшь, прикрываясь несварением желудка. К тому же, однажды подобная отговорка могла лопнуть как мыльный пузырь, если бы мама сама взялась за готовку. Приготовила бы мне овощной салатик из лучших побуждений, а я бы не стал есть. Она бы спросила, почему я так поступаю, ведь в салате нет мяса. И что мне ответить? Правду? Потому что в салате лук и капуста? Тогда последовало бы ещё больше вопросов. Благо, готовила только бабушка и клала в мою еду исключительно те продукты, которые я заказывал.
Хорошо, что маме сейчас было не до моего рациона. К концу третьего заезда в одном детском лагере на окраине, коих вокруг рассыпано как тополиного пуха в июле, её попросили рассказать детям об основах геологии. Наверное, руководители посчитали эту тему интересной, да и
Однажды вечером, влекомый желанием рассказать правду, я вошёл к маме в комнату, когда та рассматривала какую-то книгу и подчёркивала нужные строки в ней.
Я начал издалека, спросив, что делать с моим несварением. Мама отложила книгу и сняла очки. В свете ночника, что горел на столе, она показалась мне очень красивой. За последними событиями я совсем перестал замечать людей, особенно близких.
Она говорила всякую ерунду, и ни один её совет ко мне не подходил. Я не мог пробовать понемногу и увеличивать дозы, но всё равно тянул разговор, как кота за хвост, потому что мне было хорошо рядом с любимым человеком. И вдруг я предлагаю: а пошли посидим на крыше.
Мама лукаво улыбнулась и согласилась. Мы поднялись с ней по кривенькой лестнице на моём балконе и сели на черепицу спиной к Каштану. Я был уверен, что моя мама должна услышать Природу. Ведь это она меня родила! Значит и у неё должен быть этот талант.
На крыше темно, хоть глаз выколи, а мама обнимает меня, запуская под полушалок, и я чувствую её тепло и её родной запах.
— У тебя сейчас очень сложный период, Никита, — говорит она. — Поэтому, не стоит тебе замыкаться. Ты же знаешь, что я пойму тебя и поддержу. Рассказывай всё, что тебя беспокоит.
Я долго мнусь, а потом представляю, как мои слова начнут волновать маму, как она начнёт задавать вопросы, и весь волшебный вечер будет испорчен. Поэтому как дурак вскидываю палец и говорю:
— А это Большая Медведица.
Мама улыбается и смотрит на созвездие. В нашей местности, где почти нет огней, с крыши звёзды кажутся яркими, огромными, словно до них можно дотянуться рукой.
— А ещё какие созвездия ты видишь? — спрашивает мама.
И мы начинаем называть их по очереди. В перерывах я мысленно умоляю Каштана:
Ну поговори с ней! Ну скажи хоть что-нибудь!
Но дерево лишь отвечает:
Она не услышит.
Однако от Каштана исходит необъятная атмосфера любви. Он смотрит на нас и будто улыбается, абудто — плачет. Но он любит меня. Любит мою маму.
Когда созвездия иссякают, мы просто молчим. Я прижимаюсь к маме и ведь чувствую её. Как чувствую Володьку. Её сущность тоже переполнена любовью. Она держит меня в объятиях как единственного значимого для неё человека. Она думает, что я часть её, и за меня готова перечеркнуть весь остальной мир. И даже умереть сама, ей-богу. Раньше я не понимал этих чувств, но сейчас впустил их в себя.
Ветерок шептал нам: прироооода, прироооооода.
Правды в тот вечер маме я не сказал.
На этой неделе я узнал, почему умер мой отец. И сказал мне об этом Каштан. Могучий Каштан, который всё обо всех знает. Ни мать и никто другой родственник не рассказывал мне причину смерти, считая, что я слишком мал для ужасов страшных болезней. И вот от дерева я узнаю, что у моего папы сгнили кости. Они проедали себя изнутри и разрушали его скелет. Человеческие названия болезней он не знал, но мне хватило описания. В тот вечер я снова немного ссорюсь с Каштаном, обвиняя Природу в несовершенстве и целый день не разговаривая с ним. Как ни странно, я испытываю противоречивые чувства к Дереву. С одной стороны, я безумно полюбил его, но другая сущность, видимо, моя самая первая, человеческая, утверждала: это же просто дерево.