Зеленые тени, Белый Кит

Брэдбери Рэй Дуглас

— Боже, — прошептал Дун, — не так уж плохо.

— Выскочка чертов, неплохо, — выпалил священник, заглядывая в заметки Шоу. — Ладно. Суть вот в чем. Мир не готов к приходу таких, как вы и Гилберт Кит Честертон! Ох уж эти мне богохульные письмена! ОСТАНОВИСЬ! ВЗВЕСЬ! ПОДУМАЙ! ДЕЙСТВУЙ! Что же они значат, если из-за них здесь все как воды в рот набрали?

Пока священник говорил, Шоу подчеркивал его слова.

— Должно быть очевидно, что перед тем, как ПОДУМАТЬ, надо ОСТАНОВИТЬСЯ, чтоб хватило времени ВЗВЕСИТЬ то, о чем собираешься

ПОДУМАТЬ, а уж потом — ДЕЙСТВУЙ! ДЕЙСТВУЙ! Без промедления!

— Ясное дело, с женщинами так и надо поступать, и в других случаях тоже, — сказал Дун, смежив веки.

— Дун!!!

Дун откинулся назад.

— Продолжайте, — повелел отец О'Мейли со смертоносной доброжелательностью.

— Я почти закончил. — Шоу полил вышесказанное уксусом. — Поддавшись на минуту слепой интуиции, я накупил вот этой всякой всячины, чтобы показать, как ПТ отличается от ТП — творческого потока.

— ПТ? ТП?

— ПТ — это переменный ток, что означает: ПРЕКРАТИ ВЗВЕШИВАТЬ. ВЗВЕШИВАЙ то, о чем ДУМАЕШЬ. А потом ДЕЙСТВУЙ. Или ТП — ток постоянный: ДЕЙСТВУЙ, а потом ДУМАЙ и ВЗВЕШИВАЙ и ОСТАНОВИСЬ, чтобы дать себе передышку.

— Повторите, — сказал священник.

— С удовольствием, — сказал Шоу. — Переменный ток дает нам творческое многообразие в искусстве, драме и живописи. Но я больше всего советую ДЕЙСТВОВАТЬ. Деяние — отец мысли. ДЕЙСТВИЕ приводит разум к открытию.

— Конечно приводит! — испепеляюще посмотрел священник.

— Есть время ПОДУМАТЬ после творческого акта, — сказал Шоу.

— К тому времени уже слишком поздно, — сказал Дун. — Для женщины то есть. Простите, отец.

— Не прощаю, Дун. Шоу, я жду, когда вы подведете итог сказанному.

— Я уже подготовил пластинку. Вам остается только поставить ее на проигрыватель!

Шоу поднял свои тонкие пальцы, словно каждый из них был краном, из которого сейчас хлынут его чудачества.

— ДЕЙСТВУЙ и ДЕЙСТВУЙ снова, чтобы открыть, что у тебя на УМЕ. Спрячь три девиза и оставь только ДЕЙСТВУЙ. Постоянный ток! Или же переменный — обыгрывай все четыре в психологических тестах. Замри, жуй жвачку, бормочи, мямли, а потом, нырни поглубже, затем выныривай, резвись, прыгай, носись как угорелый, восстань и твори!

— Шоу! — запричитал отец О'Мейли, упустивший ход мысли.

— Отец, что в этом такого? — сказал Шоу. — Сегодня дождливым утром ко мне пришло вдохновение — ДЕЙСТВОВАТЬ. Купить эти кружки с тестом Роршаха и вновь ДЕЙСТВОВАТЬ, чтоб Финн расставил кружки у всех на виду.

— Но зачем? — заскрежетал зубами священник. — Зачем, зачем?!

— Да затем, что Дублин со всеми его улицами и пабами — это сцена, и все его души выброшены в мир в качестве актеров-драматургов. Я — один из них, отправленный в Лондон писать водевильчики и очаровывать овечек. Я думал, что в каждой ирландской душе прячется пляшущий медведь и как здорово было бы, если бы у меня в руках оказался обруч! Одного бренди хватило, чтобы

заставить меня действовать.

— И, — сказал отец О'Мейли, — полюбуйтесь, что вы наделали.

Шоу, Дун и священник, озираясь, смотрели на мертвецкую, состоящую из изваяний дорогих их сердцу людей, навечно замерзших в вызванной ими самими снежной буре.

— От этого у меня прямо мороз по коже, — сказал Дун. — Прислушайтесь!

— Дьявол хочет смутить нас, — сказал отец О'Мейли.

— Ангелы тоже смущают, — сказал Шоу. — Полюбуйтесь на жен, которые по доброте душевной заставляют этих парней прибегать сюда, кусать локти и напиваться, не в силах постичь этот непостижимый пол!

— Женщины, — прошептал Дун, — с ним Святая Троица превращается в Четверку!

— Ду-ун! — заорал священник и со скрежетом переключил передачу. — Посмотрите на свои туфли!

Все, медленно пробуждаясь, уставились на них.

— Последний крик лондонской моды, — сказал Шоу.

— Это, — сказал священник, — последнее раздвоенное копыто из Дантова чистилища!

— Великолепно!

— Не надо мне похвал от драматурга, который помог бедной французской деве высвободиться из доспехов и взойти на костер! — сказал отец О'Мейли.

Шоу склонил голову над блокнотом и быстро записал.

— А ваша личина, сэр, — сказал священник. — Разве нет чего-то от Мефистофеля в вашей нафабренной бородке, заостренных усах и прическе на прямой пробор, подобно рожкам!

— Рожки, — записал Шоу. — В бытность молодым критиком, сравнивая Фауста и Мефистофеля, я обнаружил восхитительные рожки у оперных дьяволов. Я издевался над ними нещадно. Продолжайте, отец. Что дальше?

— А дальше вот что!

И хлынул поток огненного града, разбудивший всех окончательно.

Глас отца О'Мейли то опускался, то взлетал на пики, покоренные Берлиозом, симфонией гнева, впоследствии известной под названием «Поношение Бернарда Шоу». Добрый отец О'Мейли, верхом на своей ненависти, водрузил знамя Церкви и погрузился в молчание.

Вязанки хвороста, собранные для сожжения Орлеанской девы и заодно — Бернарда Шоу, драматурга с люциферовой бородой, дожидались, пока погаснут уголья.

— Итак, — сказал Шоу.

Быстрой походкой музыкального критика он подошел к доске для метания дротиков, взял несколько штук, повертел в пальцах, отошел на нужное расстояние, обернулся и, прищурив один глаз, метнул дротик.

— С-с-с-с-с-с-т, — вырвалось у всех присутствовавших.

Ч-пок! Дротик Френ попал в Бальдура Прекрасного и поразил насмерть, без промаха.

Все приготовились аплодировать, если бы священник позволил. Но тот не позволил.

Шоу медленно метал остальные дротики.

— Мой отец выпивал, — сказал он. — По ночам, вытаскивая его из пабов, я научился метать дротики. «В яблочко!» Так-то! Вопите о богохульстве? — сказал Шоу. — Вздор!

Шоу схватил стакан бренди.