Зеленый король
Шрифт:
— Какой ирландец?
— Типы, что доставляют нам газеты. Люди Финнегана. Три крупнейшие нью-йоркские ежедневные газеты изменили свою систему распространения, и теперь этим рэкетом заправляли ирландцы.
— И у нас нет выбора, Реб. Плати или же не получишь газет. Все платят, И поэтому мы не можем идти на дополнительные расходы. В итоге придется ежедневно отдавать два доллара пятьдесят центов…
Это происходило 17 июля 1950 года. Молодой Эрни Гошняк и старый Зби, едва он вышел из больницы, стали исключительными свидетелями того, что потом случилось.
— Не
— Не совсем, — ответил Реб. — На самом деле я патагонец. С севера.
На него смотрели два юных хулигана; в их черных глазах светилось затаенное недоверие. Затем тот, что пониже, сказал:
— Чего тебе здесь надо? Считаешь себя умнее всех? Будешь выпендриваться, мы тебя быстро на место поставим. Попадешь в переделку. Так ты поляк или нет?
— В данный момент — поляк, — уступил Реб. Он повернулся к юному (ему было тоже четырнадцать лет) Эрни, который сидел на одной ступеньке с Ребом. Он снова посмотрел прямо в лицо молодым людям и одарил их дружеской улыбкой. — Сейчас я истинный поляк, — добавил он.
— Нам не по нраву парни, которые нас дурачат, — сказал тот, что помоложе. — Тут один тип морочил нам голову, но попал в аварию. И к тому же мы не любим поляков. Ты продавец газет, да?
— Я — стопроцентный поляк, продавец газет, — ответил Реб с обворожительной любезностью.
— Ну, тогда выкладывай доллар, если хочешь шкуру сберечь. Чтобы другие тебя не доставали. Будешь платить нам доллар каждый день. А по воскресеньям доллар двадцать центов, воскресные выпуски ведь стоят дороже, значит, вы выручаете больше. Ты нам платишь, и ты под нашей защитой, больше никто к тебе не пристанет. Не платишь, попадешь в беду, понимаешь? Ты должен платить по доллару ежедневно, доллар двадцать центов — в воскресенье. Сечешь? Такую простую вещь может понять даже поляк.
— Кажется, начинаю понимать, — сказал Реб. — Хоть я и поляк. Значит, я должен платить вам шесть долларов в неделю плюс доллар двадцать центов, — он говорил медленно, словно размышляя. — Всего, выходит, семь долларов и двадцать центов. Наконец-то до меня дошло.
Оба парня ухмыльнулись: точно, дошло. Оказывается, этот малый для поляка не так уж глуп. Правильно все подсчитал: семь долларов двадцать центов. Он заплатит, и его не тронут, другие не станут к нему привязываться, он будет под их зашитой и станет совсем тихим, отличным поляком.
— Это мне тоже очень понравилось бы, — сказал Реб. — Мне всегда страшно хотелось быть совсем тихим, примерным поляком. Но вот загвоздка…
— Какая загвоздка? — спросили они в один голос.
— Я вас не боюсь, — сказал он насмешливо. — Ни капельки. Хотя вас двое. Даже если вы захотите меня припугнуть, я все равно вас не испугаюсь. Тут нет моей вины. Может, это потому, что вас всего двое. Вот если бы было трое. Тогда да, я бы, наверное, испугался. Но двоих — нет.
В руке одного из двух парней сверкнул нож. Реб разочарованно покачал головой:
— Да брось! Даже этой штуки я не боюсь. Но я стараюсь испугаться. Без шуток, я стараюсь.
Он молниеносно выбросил вперед свою длинную, худую руку. Пальцы
— Даже сейчас я вас не боюсь. Будь вас трое, все, вероятно, изменилось бы.
Он оттолкнул от себя руку хулигана. Лезвие вышло из груди, кровь текла из раны, оставляя яркое пятно на его голубой застиранной рубашке.
— Вот если бы вас было трое, другое дело. Я бы, наверное, испугался. Приходите снова, когда пожелаете.
Они вернулись. Через полтора часа, около восьми вечера, как раз в тот момент, когда отъезжал грузовичок с непроданными за день газетами и журналами, а Реб с молодым Эрни закрывали киоск. Их было трое.
— Ну и вот, порядок! Помните, что я вам сказал. Когда вас трое, то это все меняет. Теперь я дрожу от страха.
Трое молодых парней обменялись многозначительными взглядами. Один из них сказал по-итальянски:
— Он же чокнутый. Этот малый в полной отключке.
— Мне кажется, я должен отдать вам доллар, — добавил Реб. — Теперь вот, когда боюсь, вынужден платить. Хотя и жаль. Всего паршивый доллар в день. Вы действительно довольствуетесь малым, на этом не разбогатеешь… Но если вам сейчас этого хватает, то это ваша забота. Жаль, что вы забираете один маленький доллар у этих кретинов-поляков, которые вас облапошили; ведь у них можно отнять гораздо больше. Но я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Вот, держите ваш доллар.
И, естественно, те наглым тоном начали допытываться, что, мол, все это значит: жаль, прискорбно и прочее, — что все это значит? Что они, мудаки? Он держит их за мудаков, да? Нарваться, что ли, хочет? Чтобы его искалечили, как старика полячишку, который до него работал в киоске?
— Если ты этого хочешь, так и скажи. Может, это твой бизнес — забирать у поляков все остальное?
Реб с Эрни загрузили непроданными журналами грузовичок, который отправился вверх по Уэст-стрит, в северную часть города, по набережным Гудзона. Реб пошел вперед размашистыми шагами. За ним еле поспевал мальчишка, и по воле обстоятельств потянулись трое других.
— Что это все значит? Ты что, хочешь, чтоб с тебя шкуру содрали? Этого добиваешься?
С Мюррей-стрит они свернули к складу, куда Реб вошел первым и исчез в глубине.
Здание было почти пустым, если не считать нескольких разбитых ящиков и мешков, из которых высыпалось фунта три-четыре зерна, вероятно, пшеницы. Была слышна возня крыс, некоторые выбегали из нор, ничуть не пугаясь, вызывающе глядели на людей, ощерив острые зубы.
— Смотрите, — сказал Реб. — Смотрите и все поймете. Левой рукой, казалось, он ощупывал рану, которую полтора часа назад нанес самому себе, заставив вонзить в свою грудь нож; рука скользнула под рубашку, извлекла оттуда какой-то предмет, похожий на длинную, сантиметров в пятьдесят палочку. Он поднес один ее конец к губам, предупредив: