Зеленый подъезд (Вся правда)

Веденская Татьяна

– Я знаю. Вот и спрашиваю. Почему ты здесь, а не дома? Ведь тебя же не бросал парень.

– Не бросал. У меня не было никого, кого я в принципе могла бы назвать своим парнем. Не знаю, почему я здесь.

– А если бы тебе не дали мой адрес? Ты так и жила бы на крыше?

– Переселилась бы на вокзал. Чего пристал? – отмахивалась я.

– Странная ты. Непонятно, чего хочешь.

– Ага, а с тобой все понятно. «Всего приятней прыгнуть из окна, отринув тьму...» Однажды такое случится и со мной. Тогда все будет кончено, а пока смысл моей жизни заключен в том, чтобы сделать тебе чаю. Это правда.

– Ты молода.

Семнадцать лет. Уже хочешь в окно?

– А ты не хочешь?

– Нет. Зачем? Когда-то я так и так помру. А пока можно еще поколбаситься.

– А что случилось с тобой?

– В каком смысле? – не понял Данька. – Ничего не случилось. Сижу вот, примус починяю.

– Ты мог бы, как мой братец, трахать баб. Зашибать свой трудовой кусок и мечтать о покупке стереосистемы.

– И что?

– И мог бы считать всех нас отребьем и отбросами общества. А между тем мы все тут сидим, я делаю тебе чай. Вечером сюда могут приехать менты и посадить тебя за содержание притона. Зачем тебе это?

– Я не боюсь замкнутых пространств, – произнес он и принялся молча пить чай. Мы пили его долго, я смотрела на него, он смотрел в окно. Не имелось ответов на наши вопросы, были только сами вопросы и то, как мы живем, умудряемся жить, без ответов на них.

– Я мог бы быть, конечно, но мне кажется, что ты ошибаешься. Мы – то, что мы есть.

– Просто интересно, почему. Я знаю, почему я. Хотя, может, и не знаю. Может, я просто физически не могу вынести рядом с собой всю эту бесчувственную массу людей, которая всегда только и делает, что смотрит. Смотрит, смотрит... Как отъезжает машина, как умирает человек. Как мои родители из недели в неделю твердят, что я просто сошла с ума, в то время как они сами взбесились. Но вот понять, почему ты, я совершенно не могу.

– Я? – задумался Данила.

– Ты.

– Мне двадцать восемь лет.

– Сколько? – немного удивилась я.

– Именно. Но когда-то я жил с родителями. Я был неплохим сыном, немного романтичным, немного мечтательным, не больше. Любил маму, ездил в гости к теткам, ел пироги. Я и сейчас ем.

– И что? Что из этого? При чем здесь пироги? – теребила я. Зачем мы говорили об этом? Не знаю, может, в каждом из нас жила неведомая нам самим боль, которую мы все время искали и не находили? Наверно...

– Ничего. Однажды мама погибла. Уже после того, как от нас ушел папа. Хорошо, что я уже был большой.

– Жертва развода?! – рассмеялась я и откинулась на стуле.

– Ха-ха. Я не претендую на оригинальность. Я никчемный бессмысленный аморальный тип, и если ты спрашиваешь, почему я не стал великим, – то это не ко мне. Я по-любому не стал бы никем. Но суть течения жизни такова, что всегда происходит только то, что происходит. Хорошо ли, плохо ли? Хрен его знает. Вот ты пишешь песни. Их никто не слушает, но ты упорно продолжаешь их писать. Я же вижу, как ты тренькаешь по ночам на гитаре. Зачем?

– Ни за чем. Просто пишу.

– А у меня просто погибла мама. Мне сказали, что я должен мужественно перенести утрату, что рано или поздно это происходит со всеми. Я не мог понять, что может быть нормального в смерти моей матери. Но все говорили, что пройдет время, и я приду в себя. А потом меня посадили в поезд и отправили в армию. И там долго и со знанием дела делали из меня настоящего мужчину.

– Армия. Я никогда не задумывалась о ней. Мой брат тоже был в армии.

Такой скотиной вернулся.

– А это неизбежно. Там ты либо учишься выживать в мире свиней, где любой урод может тебя оскорбить, избить или вообще убить, только потому, что у него на плече болтается на пару медных лычек больше. Либо...

– И что? – слушала я, раскрыв рот. Вот что происходило с другими. Оказывается, на свете есть не только моя история. И другие тоже несут в себе свою историю.

– Ничего. Я убежал. Недалеко. Поймали к вечеру. Держали в карцере, кормили дерьмом, били. Но больше всего достали полосканием мозгов. Через две недели я снова убежал.

– Поймали? – ахнула я.

– А как же. Через три дня, в лесу. Но в часть не вернули, отправили в дурдом. А там кормили таблетками и делали уколы до тех пор, пока не вынесли диагноз – нервный стресс на почве службы. Хронические расстройства психики.

– Круто.

– А то! В армию меня больше не приглашали, поставили на учет в психдиспансер и отпустили на волю.

– И что?

– А то, что в дурдоме я сильно задружил с соседями по палате. Реальных психов у нас был один из десяти. А остальные, ты не поверишь, на мой взгляд, совершенно нормальные люди. И мы с ними там чудно жили. Режим, питание, разговоры. Прокопан, ноотропил и пармидол на халяву. Я и сейчас при случае от хороших колес не откажусь.

– Круто.

– Я вышел и приехал сюда. Потом из дурки вернулся мой кореш и пожил у меня. Потом еще несколько корешей. И в один прекрасный день ко мне приехала некая Элис и спросила: «Можно у тебя переночевать, Даня?»

– И ты? – улыбнулась я.

– И я сказал себе, что у нее явно много проблем, раз она ко мне пришла. Значит, надо пустить.

– Отлично. То есть армия.

– Это ты как хочешь назови, – философски пожал плечами Даня, потянулся и встал. – Ну что, эта Мышка там дотрахалась или нет?

– Погляжу, – кивнула я и пошла в комнату.

Так мы и жили. С утра или днем, смотря как проснемся, я занималась уборкой и готовкой. В рамках имеющихся у нас средств и провизии, конечно. Людей было то много, то мало. Случалось даже и такое, что мы с Даней несколько раз ночевали одни. Я тогда старалась устроить все поуютней, приготовить еды. Я делала все, чтобы ему не пришло в голову выгнать меня. Начинался ноябрь, на улицах и днем было холодно, а о ночи я и думать боялась. Даже в переходах становилось все хуже. Я чувствовала, как воздушные потоки разделились на противоположные части и с периодичностью дули на меня. То это был теплый, пахнущий машинным маслом и железом воздух из вентиляторов метрополитена, то резкие ледяные порывы ветра, летящего по ступеням с улицы. От него коченели пальцы. Люди почти не останавливались, чтобы послушать меня. Не заказывали песенок, не бросали крупные бумажки в чехол от гитары. Чтобы хоть как-то взбодриться, я брала с собой бутылку чего-нибудь горячительного, обычно водки, а в лучшие дни – бутылку какого-то ликера. Недорогого, но зато сладкого и легко пьющегося. На прилавках было полно таких штук, от абрикосового пойла до кокосового деликатеса под названием «Малибу». На такие я, конечно, только заглядывалась. Родители и все мое прошлое существование отходили в небытие, а та жизнь, что я вела, меня устраивала. Спокойно, ничего не нужно, никаких потрясений. Жить на самом дне было не очень комфортно, но совершенно ровно и гладко.