Землепроходцы
Шрифт:
Едва переступив порог дома, они услышали в горнице шум мужских голосов. Толкнув туда дверь, Иван увидел за столом всех большерецких казаков. Мрачные, перекошенные от ярости лица их не предвещали ничего хорошего. У Дюкова с Торским глаза были красны, усы промокли от слез. Сердце у Ивана сразу упало.
— Что случилось? — с трудом выдавил он.
Анцыферов бросил на него растерянный взгляд и тут же отвел глаза. За столом сразу наступила тишина. И от этой тишины у Ивана голова пошла кругом. Стены горницы, словно в бреду, уродливо раздулись и стали разбегаться прочь, потом стремительно сошлись, грозя раздавить сидящих за столом.
— Да
— Большерецк спалили! — визгливо, не своим голосом выкрикнул Шибанов, вцепившись пятерней в трясущуюся бороду.
Иван бессильно опустился на лавку.
— Как спалили? — спрашивал Петр. — А казаки куда смотрели?
— Всех побили, — отвечал кто-то. — Никто живым не ушел.
Вопросы и ответы звучали для Ивана из далекого далека, с немыслимой высоты и, падая оттуда камнем, били прямо в сердце.
— А Завина? Где Завина?..
Никто не отвечал ему. Глядя в коптящее пламя плошки, ставшее вдруг ослепительным до рези в глазах, он все на хотел верить своему несчастью и упрямо, тупо повторял:
— А Завина? Где Завина?..
И молчание казаков снова и снова подтверждало, что нет у него Завины, нет у него дома, нет ничего… Есть только это режущее глаза пламя, разраставшееся в огромный пожар. И там, в этом огне, метались люди, там исходила криком, сгорая заживо, его Завина…
Глава девятая
АРЕСТ
Возвращение партии служилых с Авачи совпало с открытием ярмарки в остроге. Поход на авачинских камчадалов и коряков был удачен, казаки взяли с них ясак и привели много пленников и пленниц из непокорных стойбищ.
У восточной крепостной стены, напротив часовни, на вытоптанной до земли площади, несколько прибывших на Камчатку вместе с Атласовым торговых и промышленных людей разложили свои товары по широким, заранее сколоченным столам. Торговали в основном мелочью: серебряными безделушками, иголками, позументами, цветными лентами, пронизью и бисером. Эти товары пользовались большим спросом у коряков и камчадалов, тогда как сами казаки покупали их мало. Но были здесь и дельные товары: усольские ножи, огнива, топоры, пестрядь, холст, дешевые цветные сукна, листовой табак, бухарские шелковые и бумажные платки, пряжа для сетей, выделанные кожи, жестяная и медная посуда.
Денег почти ни у кого из казаков не было, а у камчадалов и подавно. Торговля шла меновая. Промышленные охотно отдавали свои товары за соболей и лис.
День стоял сухой и жаркий. На ярмарочной площади, поднятая сотнями ног, кружилась пыль, оседая на разноцветных праздничных кафтанах казаков, на расшитых бисером и цветной шерстью кухлянках камчадалов, на малицах женщин и рубашонках носившихся между столов с товарами ребятишек. От шума голосов, от веселой перебранки, ругани, споров, от топота разлетевшихся в плясе каблуков и песен подгулявших казаков у Ивана кружилась голова.
Петр выкатил на базар восемь бочонков вина и попросил Ивана помочь в торговле. Вино разбирали — успевай наливать! Жена Петра, Мария, уже несколько раз уносила пушнину в амбар, а к бочонкам все тянулись служилые и камчадалы.
— Налетай! Хорошо винцо, ядреное суслецо! — весело выкрикивал Петр. — Как ударит хмель — так башка с петель!
Неожиданно возле часовенки, где Мартиан совершал обряд крещения приведенных с Авачи пленников и пленниц, раздался такой шум и вой,
Петр не решился оставить свои бочонки, зато Иван поспешил за всеми. Пришлось крепко поработать локтями, прежде чем ему удалось пробиться в передние ряды, стеснившиеся возле часовни.
В центре образованного толпой круга, возле ступенек паперти, шла потасовка. Десятка два казаков, подбадривая себя криками, сплелись в тесный клубок. Взлетающие кулаки, залитые кровью лица, разодранные кафтаны — все говорило о том, что драка нешуточная.
— Антихристы! Сатанинское семя! — кричал с паперти Мартиан, вращая налитыми кровью глазами. — Прокляну! Всех прокляну!..
Но его мощный бас тонул в реве толпы.
Из разговоров соседей Иван уяснил причину ссоры. Всему виной оказалась окрещенная Степанидой камчадалка редкой красоты, приведенная в острог Данилой Беляевым, саженным, медвежьей хватки казаком. Он сразу после крещения намеревался обвенчаться с ней. Но оказавшийся возле часовни Атласов велел отвести Степаниду в свой дом. Красота камчадалки, должно быть, так поразила его, что он на глазах у всего честного люда совершил святотатство, силой вырвав новокрещеную из-под венца. Беляев, разумеется, решил не уступать свою добычу, и вспыхнула ссора.
Сочувствие толпы было на стороне Беляева, однако ввязываться в потасовку казаки не спешили. Беляев, известно, башка отчаянная. Ясно, что Атласов после драки постарается поумерить его пыл плетьми. У многих, как и у Ивана, чесались кулаки, но все чего-то выжидали, стараясь лишь время от времени изловчиться подставить незаметно ногу кому-нибудь из атласовских дружков.
Иван по подсказке соседей вскоре разыскал глазами и камчадалку, из-за которой разгорелась драка. В разодранной малице, с обнаженными смуглыми плечами, упав на колени, она жалась на ступеньках паперти к ногам Мартиана, видя в нем единственного своего защитника. У новокрещенки были удивительно длинные и пышные волосы, иссиня-черные, как у всех камчадалок. Они струились по ее печам, по гибкой талии и бедрам, окутывали босые ноги и стекали дальше вниз по ступенькам. Ивану никогда не приходилось встречать столь длинных волос. Но еще больше его удивило лицо Степаниды. Страстное и дерзкое, несмотря на испуг, с полными яркими губами, оно поражало сочетанием младенческой свежести и зрелой женственности, исходящей от широких коричневых глаз и густых, приподнятых к вискам бровей. Была в этом лице неведомая дикая прелесть, от которой останавливается дыхание. Ивану стало понятно, почему Беляев кинулся на самого Атласова.
Вначале казалось, что верх все-таки возьмет партия Беляева. Слишком много злости накипело у казаков против Атласова, и они бились отчаянно и озверело, подбадриваемые криками толпы. Алый кафтан висел на Атласове клочьями, борода была залита кровью. Жилистый и костистый, в драке он был верток и смел, однако, должно быть, сознание собственной неправоты забавляло его дружков отступать, а вместе с ними пятился и сам голова, красный от гнева, от сознания предстоящего позора бегства.
Но тут сквозь толпу пробилось к паперти еще человек восемь казаков из ближайшего окружения головы. Должно быть, кто-то сообщил им, что Атласова бьют возле часовни, и они успели вооружиться кистенями. Врезавшись в свалку, они быстро склонили чашу весов в пользу Атласова.