Землетрясение. Головокружение
Шрифт:
— Ну так и есть! — сказал Тиунов. — Я, брат, недаром в газетчиках хожу. Это что же у вас за лозунг там виднеется на сельсоветской стене? Про Первое мая лозунг-то. А нынче у нас пока только апрель. Прошлогодний сюжетик сунули, друзья?
— Прошлогодний, — несколько растерявшись, сказал Леонид. — Но дело не в первомайском лозунге. Дело не в нём.
— Ай–яй–яй–яй–яй! — затянул Бочков. — Прошлогодний сюжет! Как же это я раньше не заметил?
— В прошлом году не было дождя, — сказал Леонид. — И всё осталось, как было. Не было урожая, а люди надеются на урожай. Вот мы и вернулись опять к их празднику весны. Будет урожай.
— Будет там или нет, а сюжетик-то прошлогодний, —
Какой отвратительный у человека голос! Вкрадчиво подкрадывающийся какой-то голос.
— Мой это монтаж, — сказал Гельдыев. — Сюжет хороший, почему было не ставить?
— Гельдыеву помогал монтировать я, — сказал Леонид. — И текст писал тоже я.
— И сами же утвердили журнал? — спросил Бочков, хотя можно было об этом и не спрашивать, это и так было ясно.
— Но сюжет-то мой, между прочим, — подал голос Андрей Фролов. — В этом журнале он на месте.
— А вот тут я и попробую возразить. — Бочков поднялся. Невелик ростом человек, но если прямо держаться, как вот сейчас держится Бочков, и если строго прихмуриться, как это сделал Бочков, то малый рост уже не так приметен и мальчиковый пиджачок не кажется смешным. — Знаю, бывает, и старое за новое порой выдаём, знаю, не первый день в кино. Но зачем же, товарищи, тащить на экран всякую серятину? Разве это праздник весны вы нам показали? Плакать хочется, глядя на этот праздник.
— Почему плакать? —сказал Гельдыев. — Люди улыбаются.
— Оставь, Чары. Тебе подсунули завалящий сюжетик, тебя же подвели, а ты ещё и сам себя гробишь. Да, хорошо вы помогаете национальным кадрам, Леонид Викторович. Ну и ну, вот так помощь.
— А вырезать этот лозунг нельзя? — спросил Тиунов. Он был явно подавлен. Не прояви он такой дотошной зоркости, ведь и не было бы этого разговора. — Ну, заретушировать, никто и не заметит.
— Вырезать будет нелегко, — сказал Фролов. — На этот кадр лёг дикторский текст. Музыка легла.
— Кстати, сколько стоило озвучение журнала? — спросил до сих пор молчавший Меркулов. — Скинемся, перезапишем, и делу конец. — Он радостно оглядел всех, приподнявшись, довольный, что высказал такую умиротворяющую идею.
— Скинуться легко и просто, когда речь идёт о вечеринке. — Бочков строго глянул на Меркулова. — А молва? Ведь такое не легко будет утаить.
— Замолчи! — вдруг прикрикнула на него Маша.
Смотри-ка, она говорит с Бочковым на «ты». Стало быть, у них далеко зашло? Любовь, стало быть? Роман? Ничего-то ты не замечаешь вокруг, товарищ Галь. И небрежничаешь в работе. Ну, вернул к жизни старый сюжет хроники, ну, на правду тебя потянуло — молодец, похвально. Но зачем же делать все тяп–ляп, с одной прикидочки? Вот тебя на первомайском лозунге и словили. Грязная работа, небрежная. Стыдно! И конечно, один ты, только ты во всём и виноват, товарищ главный редактор с вгиковским дипломом в кармане. Что и говорить, хорош учитель…
Померцав, начали разгораться под потолком лампочки.
— Уж вы меня не судите строго, Леонид Викторович, если я доложу об этом случае директору. — Бочков двинулся к двери. — Дружба дружбой, а…
— Замолчи же! — сказала Маша. Голос не послушался её. Она хотела крикнуть, а вышло, что проговорила это «Замолчи же!» шёпотом. Леонид, сидевший рядом, услышал её, а Бочков не услышал.
Леонид выбрался из кресла позади микшера и пошёл к выходу, мучительно стараясь вспомнить, что же ещё ему надо сделать, вот прямо сейчас сделать. Машинально он сунул руку в карман и вспомнил: надо прочесть телеграмму. В зале светло,
Леонид решил повременить немного, не идти сразу к Денисову. Там сейчас действовал Бочков. Пряменький, строгий, поучающий и даже, надо думать, обличающий: «Серятина на экране! Прошлогодний сюжет! Вот так помощь национальным кадрам!» Дождался своего часа. Рад небось, что задал Денисову задачу, как быть ему с этим Леонидом Галем, с этим его приятелем, столь небрежно относящимся к работе. Посылать человека на Каспий, когда там штормит, это вы умеете, товарищ директор. И выговор одному из старейших на студии работников вкатить — это вам ничего не стоит. Ну а как вот обойдётесь со своим разлюбезным Галем?
Нет, нельзя тянуть, надо идти к Денисову. Как это все получается в жизни! Только какая-нибудь случится радость, как тут же и какая-нибудь подоспеет гадость. И сгинула радость, нет её, а гадость — она тут, она вцепилась и не отпускает.
Леонид побрёл через студийный двор, держа путь к директорскому кабинету. Но как-то так получилось, что выбрал он далеко не самую короткую дорогу. В обход пошёл, какими-то кругами. Очень, что ли, перетрусил? Нет. Просто скверно было на душе. Муторно. И надо было унять в себе разрушительную эту готовность к взрыву, имя которому — вспыльчивость. Взрослеть, взрослеть надо, дорогой товарищ. А ведь это противно— взрослеть. Вот сейчас как раз он этим и занимался, петляя по двору вместо того, чтобы прямой зашагать дорожкой. И петлять так как раз и противно. Взрослость, жизненный опыт, умение смолчать, сдержаться, покаяться. Противно, а ведь это противно. Леонид вдруг припустил бегом.
Запыхавшись, вбежал он к Денисову, готовый не столько к разговору, сколько к взрыву. Бикфордов шнур в нём уже разгорался, огонёк тлел, поспешая к сердцу.
Бочкова у Денисова не было. Отвитийствовал уже? Что же, это хорошо, что Бочкова уже не было? Хорошо, что можно пригасить в себе тление шнура, не дать взорваться взрыву? Хорошо, по–видимому. Но это и есть взрослеть, умение избежать взрыва. Поплутав по студии, он этого как раз и добился все-таки, он сейчас на столько-то там ступенек в жизни стал взрослее. А велика ли вся лестница — этого никому не дано знать. Отсчитаешь ступеньки, и все тут.
Да, Бочков уже успел побывать у Денисова. Тот все знал, он сразу и сказал об этом:
— Всё знаю. Сейчас придёт монтажница Клава, ну, ленинградская наша кудесница, посоветуемся, нельзя ли будет убрать из сюжета этот плакат не по времени. Журнал-то ещё не размножен?
— Нет.
— Вот и отлично. Леонид Викторович, итак, вы отправляетесь в Москву спасать те самые сценарии, на которые уж и крест положили. Удивлены?
Да, Леонид был удивлён. Но не тем, что снова возвращаются к жизни уже отклонённые главком сценарии. Об этом он сейчас не думал. Он был удивлён Денисовым, спокойствием его, уверенной его силой. Ведь тот сейчас как бы походя брал ответственность за историю с прошлогодним сюжетом на себя. Снимал её с чужих плеч и наваливал на собственные.