Земля дождей
Шрифт:
Откуда теперь начинать поиски, я не знал. И оттого совсем не трогался с места.
Хозяин квартиры, в которой я проживал, через неделю меня выселил. Денег не было совершенно. Тогда я учился на втором курсе, но нутром чуял, что до третьего не доползу.
Наступила весна. Я сильно заболел. Меня сразила ангина. Быть может, грипп. Одним ранним утром меня, бормочущего и лежащего с сумкой на скамейке в парке, обнаружили дворники.
Затем помню лишь, что пришёл в себя в больнице.
Психиатрической.
[5]
Находилась
Первый месяц мне было крайне сложно. Я долго не мог сориентироваться в пространстве. Чувствовал себя как, наверное, врач Андрей Ефимыч Рагин из чеховской «Палаты № 6», когда его заключили в стены своей же психушки.
Пичкали транквилизаторами — успокоительными веществами. Ещё какими-то лекарствами. Диагноз был поставлен сразу: невроз навязчивых состояний.
В этой психиатрической больнице я и познакомился с человеком, которого возненавидел до самых глубочайших оснований своей ненависти.
Главный врач — Кадринов.
Он назначал пациентам необходимый курс лечения. Необходимый — как виделось ему. И не важно, как чувствует себя пациент. Раз нужно колоть и пропихивать в глотку вещества, то будут колоть и пропихивать. До посинения.
Кадринов был невысокого роста. Жилистый. С вечно красновато-ехидным лицом и гладкой лысиной. Говорил всегда умными фразами, оперируя замысловатыми медицинскими терминами. Большинство работников больницы неотрывно глядели ему в рот и послушно поддакивали, только он начинал что-нибудь болтать.
Один за другим сменялись до ужаса похожие дни. Пошёл второй месяц. Я чувствовал себя размякшей субстанцией, которая могла лишь с трудом перемещаться из одной части палаты в другую. Мои мыслительные процессы ослабли. И вместе с ними ослабли все жизненные силы. Я стал ходячим куском мяса.
Во втором месяце уколов стало меньше. Два раза в неделю я посещал сеанс психотерапии. Он проходил в виде обычной беседы. Терапевт интересовался, как я себя чувствую. Что меня беспокоит. Я сразу же отвечал, что чувствую себя отлично. Что меня можно немедленно выписывать.
Но никто, конечно же, мне не верил. У людей ведь на мой счёт всегда имеется своё мнение.
На третий месяц в больницу завезли импортное экспериментальное лекарство. Как раз предназначенное для невротиков. И Кадринов первым делом решил испытать его на мне. Всё это я, разумеется, узнал не от него. Сам он лишь, ехидно и не договаривая, улыбался, подмаргивая поросячьими глазками.
Обо всём этом мне рассказывала медсестра.
Вначале я относился к ней с большим подозрением и опаской. Но вскоре она стала тайком приносить мне еду, оставляла её в моей тумбочке. Что не могло меня не радовать. Кормили в этом месте весьма дурно, и для полного насыщения никогда не хватало.
Так мы с ней и сдружились. Бывало, она приходила в мою палату, пока там отсутствовали другие пациенты, и мы начинали беседовать с ней о жизни. Она много рассказывала о своей. Я — очень мало о своей.
Однажды я решил попросить её помочь мне в поисках. Но она сразу же дала
Но когда я подходил с этими словами к Кадринову, то он всегда одним и тем же поучительным тоном повторял: «Ты что, забыл? Забыл, как ходил по улицам и приставал к прохожим, дотошно выпрашивая дорогу к своей маме? Забыл, как люди от тебя убегали, но ты их догонял и настаивал на том, чтобы они непременно назвали тебе адрес? Госпитализация была тебе необходима. Ты мог причинить вред обычным людям. А здесь для тебя лучшее место, поверь мне! Так что не спеши, дружок. Всему своё время!», — и тут он, противно осклабясь, хлопал меня по плечу. На что мне хотелось схватить его руку, вывернуть её и несколько раз прокрутить до страшно громкого хруста.
Но увы. Я продолжал стоять неподвижно, всеми силами сдерживая волну ярости.
Да, у Кадринова на меня были основательные планы. Необходимый срок приёма импортного лекарства по инструкции составлял больше года. А поскольку именно на мне проверялось его действие, то пришлось моей важной персоне задержаться в этом славном местечке на срок более долгий, чем я мог изначально предположить.
От этого я действительно стал сходить с ума. Лучше бы меня забрали на год в армию, чем в психиатрическую больницу! Там бы я хоть переключился на физические нагрузки. А здесь… здесь я был только лабораторным куском мяса с невротическими симптомами, на котором тестировалось зарубежное лекарство.
Через полгода я уже знал всех служащих. Каждого пациента. Каждый уголок. И у меня уже имелось девять вариантов побега. Но ни один из них не подбирался к своему старту. Я понимал, стоит мне отсюда смыться, как меня сразу же примутся искать. И тогда — могут упечь на срок ещё более долгий.
Потому приходилось кропотливо и усердно дожидаться даты официальной выписки. Это было сущим адом. Адом, которого я не пожелал бы даже своим одноклассникам.
*
Через год, в сентябре, к нам в отделение привели студентов-психологов. В рамках их предмета по клинической психологии. Они должны были посмотреть, послушать и пообщаться с пациентами.
Кадринов предложил меня. Я, по его мнению, был более-менее адекватный.
Я отнёсся к этому как к своеобразной проверке. Если проявлю себя с хорошей стороны и докажу, что здоров, думал я, то, вполне возможно, это ускорит мою выписку. А выписка — всё, всё что мне было нужно! Все свои выдохшиеся надежды я возложил именно на это.
В тот день я тщательно помылся. Причесался. И, стараясь идти неторопливым, ровным шагом, вошёл в зал к студентам. В основном, девушки. Сел на стульчик.
Десятки изучающих глаз тотчас устремились на меня.
Я принялся маскировать дрожь и влажность ладоней, сложив их в замок. Старательно пытался сохранять спокойное выражение лица. От такого количества людей, смотрящих на меня, я не на шутку начинал нервничать.
Почему все так смотрят? Чего хотят от меня?